Значение церковнославянского языка. Происхождение церковнославянского и русского языков
ОБРАЗОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ
ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОГО ЯЗЫКА
Для правильного отображения страницы скачайте и ус-тановите шрифты:
о второй половине IX века в жизни славянских народов произошло событие, которое на многие столетия определило особенности культуры славянского мира. Святыми брать-ями Кириллом и Мефодием с группой учеников была создана новая письмен-ность, специально предназначенная для записи славянской речи. Более того, их труда-ми по переводу с греческого языка богослужебных книг был создан новый ли-тературный язык, который в ту пору назывался славянским (или словенским), а в наше время – старославянским.
П од пером писателей и переводчиков, пользо-вавшихся им как орудием духовной культуры, старославянский язык развивал-ся и по-разному видоизменялся у разных славянских народов, что вело к появ-лению местных редакций (или изводов) языка, созданию национальных литера-турных языков, таких как болгарский, русский, сербский и др. Кирилло-мефодиевские традиции первых переводов по-разному отражались в этих изво-дах, и, собственно, церковнославянский язык богослужебных текстов является результатом развития этой традиции на Руси. Говоря о развитии любого лите-ратурного языка, необходимо учитывать, что это – “проблема не только и даже не столько лингвистическая, сколько историко-культурная…” Для возникно-вения литературного языка недостаточно только создания азбуки или новой лексики, для него крайне необходимо быть выразителем духовной культуры, стремлений и чаяний народа, или, говоря словами Н.С. Трубецкого: “Настоя-щий литературный язык является орудием духовной культуры и предназначен для разработки, развития не только изящной литературы, но и научной, фило-софской, религиозной и политической мысли. В силу этих причин ему прихо-дится иметь совершенно иной словарь и иной синтаксис, чем те, которые упот-ребляются в разговорном языке”.
Д ля возникновения сла-вянского литературного языка существенную роль сыграло то обстоятельство, что создатели его, святые Кирилл и Мефодий, были родом из Солунской облас-ти, где проживало множество славян. И даже если оставить в стороне спорный вопрос о национальной принадлежности святых братьев, можно с уверенно-стью сказать, что они с детства владели одним из местных диалектов: “Ведь вы – солуняне, а солуняне чисто говорят по-славянски”.
Н ачать свое дело святому Кириллу пришлось с создания славянской азбуки, ибо письмо, которым пользо-вались славяне в докирилловскую эпоху, а именно латинский и греческий ал-фавиты, не могло в полной мере отражать фонетические особенности славян-ской речи. Как отмечает Г.А. Хабургаев, характеризуя азбуку св. Кирилла: “… старославянская азбука закрепила систему говоров Македонии, к которым в структурном отношении принадлежал и солунский диалект; к этим говорам восходит и ряд морфологических особенностей старославянского языка”. Эта гипотеза о происхождении славянского языка впервые была выдвинута в конце XIX века В. Облаком (1864-1896) как альтернатива паннонской теории Миклошича. Гипотеза о македонской диалектной основе старославянского язы-ка была подтверждена также исследованиями М. Фасмера (1886-1963), который показал, что “некоторые грецизмы в славянских памятниках отражены в такой форме, в какой они могли быть заимствованы только народной речью”.
С вою языкотворческую деятельность святые братья начали с создания славянской азбуки, время воз-никновения которой относится, как указывает Черноризец Храбр, к 6363 году от сотворения мира или 855 году от Рождества Христова. Общепризнано, что первой славянской азбукой является глаголица, о которой и говорит Чернори-зец Храбр как о единственной славянской азбуке, созданной Константином Фи-лософом. В пользу большей древности глаголицы говорят несколько свиде-тельств. Во-первых, памятники, написанные глаголицей, связаны с Моравией и Паннонией, а также с Хорватией и Македонией. Кириллические же памятники написаны на востоке Балканского полуострова, где непосредственного влияния солунских братьев не было. Во-вторых, памятники, написанные глаголицей, имеют более древний строй языка, чем кириллические тексты. Глаголица менее совершенна по составу букв, чем кириллица, и, как полагает В.А. Истрин, явля-ется, судя по своеобразию букв, продуктом индивидуального творчества. Считается, что автором глаголицы является св. Константин Философ. Этот ал-фавит был создан с учетом того, что книги, написанные им, будут иметь хри-стианское содержание. Первая буква глаголицы изображает крест, а запись имени Христа глаголицей, как указывает Р. Оти, является симметричной. Кириллица же, по согласному мнению большинства ученых, является развити-ем на славянской почве византийского унциала с добавлением букв глаголицы для звуков, которые характерны только для славянской речи. Впоследствии ки-риллица, как более совершенная и удобная для написания азбука, вытеснила глаголицу, так что даже некоторые глаголические пергаменты выскабливались и заново переписывались кириллическим письмом.
Д ля создания литератур-ного языка, как мы указывали выше, недостаточно создания одной лишь азбу-ки. Необходимо создание определенной культурной ситуации, которая требо-вала бы развития в стране литературного языка. Не менее важно также создание новой лексики, выражающей высокие понятия православной веры, философии, науки. И здесь на помощь приходили языки высокой культуры того времени: греческий и латынь. В древнеславянских текстах можно наблюдать большое количество заимствований греческой и латинской лексики. Однако чаще всего славянские первоучители, а вслед за ними и их ученики “стремились перевести греческое слово – даже если оно еще не имело в то время собственно славян-ского словарного эквивалента”. Очень часты случаи калькирования, или поморфемного перевода иноязычных слов. Так встречающиеся в Библии и си-нонимичные слова omnipotens и παντοκρατορ в славянском языке выражены двумя словами: вьсемогаи и вьседьржитель . Одним из характерных способов создания новой лексики явилось словосложение, при котором сложные слова греческих текстов переводились на славянский язык также сложным словом: ευ-δοκια - благоволение .
В период миссионерской деятельности солунских братьев в Паннонии и Моравии старославянский язык обогащает свою лексику словами из местных диалектов, которые в литературе обычно именуются “моравизмами”. Известно, что в этих областях задолго до прихода туда свв. Кирилла и Мефодия вели свою миссионерскую деятельность латинские миссионеры, и многие христианские названия стали уже привычны населению в их латинских версиях. Кирилл и Мефодий внесли эти слова в бо-гослужебные тексты, и они сохранились в них до наших дней, например: попъ, постъ, олътарь .
Р азвитие и совершенст-вование языка письменности славян в этот период заключалось в приспособле-нии его к выражению тех сложных идей и понятий, которые необходимо было передать в переводах соответствующих греческих текстов. Е.М. Верещагин указывает на то, что истоки русской философской терминологии находятся в кирилло-мефодиевской языкотворческой деятельности. Отмечая высокую фи-лософскую и филологическую образованность св. Кирилла, он пишет: “Во-шедшая в пословицу высокая точность кирилло-мефодиевских переводов вы-держивает самый пристрастный суд. Она есть следствие всей жизненной судь-бы человека, которому не раз и не два приходилось быть предельно вниматель-ным к слову, сознавать свою полную ответственность за произнесенное рече-ние и тем более за написанную фразу”.
Э то столь внимательное отношение к написанному слову, предложению побуждало к внесению в строй славянского языка оборотов, которые не были характерны для разговорной ре-чи, а очень часто были заимствованы из древнегреческого языка. Например, славянскому дательному самостоятельному, который переводится на русский язык придаточным предложением, в греческом языке соответствует родитель-ный самостоятельный. Для переводчиков текстов греческий язык был языком великой византийской культуры, языком просвещения, богословия, и поэтому естественно то, что витийство греческого слова переводчики стремились пере-дать калькированием конструкций греческого синтаксиса. Вместе с тем Г.А. Хабургаев отмечает в старославянском языке черты латинского синтаксиса и предполагает, что свв. Кирилл и Мефодий обращались также и к латинским священным текстам.
П о смерти святых брать-ев языкотворческая деятельность была продолжена многочисленными их уче-никами, которые создали школы книжности в различных областях Славии. В связи с этим возникла проблема локализации древнеславянских переводов, и как отмечает исследователь А.М. Молдован: “интерес к этой проблеме опреде-ляется, как известно, преобладанием переводных памятников в древнем книж-ном репертуаре православных славян”. Например, в Чехии в X веке был создан глаголический миссал, отрывки которого (“Киевские листки”) считают-ся старейшим из сохранившихся славянских памятников. Школа славянской книжности существовала также до 1097 г. в Сазавском монастыре под Прагой, но была уничтожена католическим духовенством.
Н е случайно речь сейчас пошла о школах книжности, ведь именно в них развивался и совершенствовал-ся церковнославянский язык. Однако в плане истории развития литературного языка наибольший интерес представляет развитие кирилло-мефодиевской тра-диции в I Болгарском царстве, откуда славянская книжность через посредство Византии перешла на Русь.
П осле кончины св. Ме-фодия ученики его, гонимые немецким католическим духовенством, посели-лись в Болгарии вблизи Охридского озера и создали здесь школу книжности, которая дала толчок к появлению самостоятельной болгарской литературы и значительного количества южнославянских переводов, сыгравших огромную роль в становлении и развитии церковнославянского языка и литературы на Ру-си. В Болгарии работа книжной школы под руководством св. Климента Охрид-ского заключалась в подготовке необходимых условий для перевода всего кру-га богослужения на церковнославянский язык, распространение славянской грамотности среди духовенства и знати, которые составляли в то время куль-турную элиту болгарского общества. Все это позволило болгарам в 893 году на Преславском соборе объявить старославянский язык официальным языком го-сударства и Церкви. С Охридской школой книжности принято связывать древ-неболгарские глаголические рукописи, такие как Зографское и Мариинское Евангелия, которые сохранили систему норм языка первоучителей (например, традиции паннонско-моравской орфографии), в отличие от синхронных им по времени восточноболгарских рукописей, являющихся кириллическими и отра-жающих местные изводы церковнославянского языка. Для Охридской школы характерна архаичность орфографии и морфологии языка, например: розьство вместо древнеболгарского рождьство и др. Как указывает Г.А. Хабурга-ев, по всей видимости на первом этапе распространения книжности в Болгарии “не происходило приспособления кирилломефодиевских норм к местным усло-виям”.
В Восточной Болгарии язык славянских переводов подвергся основательной переработке. Здесь про-изошло введение новой азбуки, созданной на основе византийского унциала с добавлением букв глаголицы, отражавших фонетические особенности славян-ской речи. Однако, как указывает Г.А. Хабургаев, это была не просто смена графики, а реформа книжно-литературного языка. Более того, он утвержда-ет, что здесь мы имеем “прецедент творческого вмешательства в систему норм старославянского языка, что в конечном счете и предопределило формирование его местных изводов”. Почему же произошла смена азбуки? Дело в том, что в Восточной Болгарии была очень распространена запись славянской речи гре-ческими буквами, что после крещения страны поддерживалось богослужением на греческом языке.
К огда же в стране появи-лись ученики апостолов славян, возникла проблема, какой из азбук отдать предпочтение. В результате огромной работы, совместно проделанной привер-женцами той или другой стороны, возникла кириллица. Разбирая обе азбуки, исследователи пришли к выводу, что кириллица как специальная славянская азбука могла сложиться только при активном участии книжников, имевших опыт практического пользования глаголицей. Обе азбуки не входили в проти-воречие и борьбу друг с другом, но просуществовали в Болгарии совместно около двух столетий, причем обе школы книжности, Охридская и Преславская, взаимно обогащали друг друга.
П ервоначально кирилли-ца использовалась как “простое” письмо для записи документов и светской ли-тературы, глаголица же употреблялась исключительно для записи богослужеб-ных текстов. Впоследствии кириллица, как более удобная в написании, вытес-нила глаголицу, однако последняя использовалась в Моравии и Паннонии как тайное письмо до XVIII века. Уже отмечавшаяся выше архаичность языка гла-голических текстов по сравнению с кириллическими, по мнению Г.А. Хабур-гаева, указывает на то, что к концу X века в Охридской и Преславской школах книжности сложилось разное понимание отношений между нормами литера-турного языка и разговорной речи: “Реформа, осуществленная в симеоновской Болгарии, означала перестройку прежнего отношения к письменно-языковой традиции”. Результатом этого явилось появление местных изводов церков-нославянского языка.
С имеоновская Болгария явилась центром возникновения самостоятельной славянской письменности, которая представлена такими высокими образцами, как сочинение Черноризца Храбра “О письменах”, “Азбучная молитва” и “Проглас к Евангелию” св. Кон-стантина Преславского, который, по мнению Г.А. Ильинского, является созда-телем кириллицы. “Проглас к Евангелию” епископа Константина представляет собой “вдохновенный призыв к целому славянскому народу, чтобы он слушал Божие Слово, которое просветляет души и подготовляет к вечной жизни, не на чужом языке, который подобен кимвалу звенящему, а на своем родном языке, который возвышает его ум и облагораживает его нравы”. Недаром век царя Симеона называют “золотым веком” староболгарской литературы. Св. Кон-стантин Преславский обогатил славянский язык новыми художественными средствами, создал новые, не существовавшие прежде, философские термины и понятия. Его труды были широко распространены по всей славии, о чем свиде-тельствуют ранние русские и сербские переводы.
В лияние Болгарской книжности на возникновение книжной культуры на Руси столь очевидно, что многие историки говорили о непосредственном заимствовании книжных тра-диций прямо из Болгарии. Между тем, как указывает Г.А. Хабургаев, это про-тиворечит той политической ситуации, которая сложилась в этот период между Болгарией, Византией и Русью. Прямое влияние болгарской книжности было попросту невозможно, и уже совершенно невероятно участие в распростране-нии книжности на Руси болгарских “учителей” Тем не менее кириллическое письмо на Руси было хорошо известно еще до ее крещения. Тексты договоров князя Игоря с греками, содержащиеся в “Повести временных лет” Нестора, от-ражают церковнославянские языковые традиции. Существуют также и дру-гие свидетельства и археологические находки, говорящие о том, что кириллица в X веке широко использовалась на Руси для письма делового и даже бытового. Однако, как считает Т.В. Рождественская, социолингвистическая ситуация на Руси IX-X вв. “не создавала еще необходимых условий для появления письмен-ных текстов, а следовательно, и развитого литературного языка”.
Р азвитие тесных куль-турно-исторических связей с Византией и Болгарией после крещения Руси спо-собствовало изменению социально-языковой ситуации. Собственно активное развитие церковнославянской книжности на Руси началось со времени Яросла-ва Мудрого, который специально заботился о развитии языковой культуры. Ис-следователи обычно выделяют 4 этапа в развитии культурных связей в эпоху средневековья, или, как отмечает А.А. Турилов: “…отдельные периоды отли-чаются друг от друга абсолютным преобладанием одного из направлений куль-турного воздействия – с юга на север или с севера на юг (“первое южнославян-ское влияние” (болгарское), конец X-XI вв., “первое восточнославянское влия-ние” XII-XIII вв., “второе южнославянское влияние” конец XIV-XV вв., “второе восточнославянское влияние” – XVI-XVIII вв”.
Н а Руси в основном раз-вивалась кириллическая письменность, которой обучали в школах, глаголиче-ское же письмо стало известно русским книжникам несколько позднее, и зна-ние его было следствием восприятия той же болгарской литературы. Русские книжники обращались с церковнославянским языком как со своим достоянием, изменяя орфографию согласно фонетическим особенностям древнерусского языка, внося восточнославянскую лексику, используя восточнославянские окончания. Вообще, как указывает Гиппиус А.А.: “В истории образования русского извода церковнославянского языка частично повторяются процессы, уже имевшие место в древнейшей истории церковнославянского”. Литера-турный язык славян впитывал в себя как синтаксические конструкции грече-ской религиозной литературы, так и живого древнерусского языка. Например, весьма характерная конструкция “да + present” была заимствована из живого разговорного языка.
В книжно-славянском языке Древней Руси XI-XIII вв. можно наблюдать тот же набор временных форм глагола, что и в других славянских языках. Как отмечает М.Л. Ремнева: “Писцы и создатели оригинальных сочинений пользуются языковой системой, чуждой носителям языка восточнославянской народности. В культурную жизнь восточного славянства было привнесено объективно чуждое живому восточно-славянскому языку явление”. Дело в том, что в разговорном языке присут-ствовала только одна форма прошедшего времени в форме причастия на –л , Вследствие этого в книжно-славянском языке Древней Руси XIII века различные формы прошедших времен оказываются синонимичными. Т.Л. Ми-ронова обнаружила, что в церковнославянском языке русского извода аорист и перфект являлись полными грамматическими синонимами.
В ообще, как полагает В.Н. Топоров, перфект не был грамматической формой в языке Кирилла и Ме-фодия. Постепенно употребительность перферкта возрастает, так что в совре-менных славянских языках прошедшие времена представлены только формой перфектного причастия на –л . Увеличение количества форм перфекта и замена им других прошедших времен в церковнославянском языке обусловлены прямым влиянием разговорной речи, где иных форм прошедшего времени не существовало. Такие явления в языке прослеживаются до XVII ве-ка.
В XIV-XV вв. началось так называемое “второе южнославянское влияние”, которое внесли в язык Церкви прибывшие на Русь болгарские и сербские выходцы. В этот период произошла некоторая архаизация церковнославянского языка. “С этого време-ни, - как пишет А. Бем, - укоренились в русском правописании некоторые цер-ковнославянские формы, не соответствовавшие живому русскому произноше-нию, как например, окончания -ый , -ий в имени-тельном и винительном падежах единственного числа имен существитель-ных…” Эти флексии были характерны для болгарского извода церковно-славянского.
В этот период мы встре-чает таких выдающихся творцов славянской письменности как Пахомий Лого-фет и Епифаний Премудрый. Последний писал житие св. Стефана Пермского в таком изощренном стиле, который, по словам А. Бема, свидетельствует не только о большой его начитанности, но и об исключительном богатстве его языка, в котором имелся большой запас отвлеченных понятий, требовавших от автора и соответствующего духовного развития”. Болгарские церковносла-вянские тексты, оказывавшие столь значительное влияние на литературный язык Руси в этот период, “отличает почти полное отсутствие более поздних на-родно-разговорных вкраплений”. Эталоном церковнославянского языка в этот период, по мнению А.С. Герда, являлась Тырновская школа книжности, которая заключала в своей морфологической системе минимальное число на-родно-разговорных элементов.
В XVII веке церковно-славянский язык продолжает употребляться как литературный, и в этот период происходит его кодификация, создаются первые восточнославянские граммати-ки. М. Смотрицкий создал учебник грамматики церковнославянского языка, предписания которого стали нормой литературного языка. Церковнославянский язык выступает в этот период как язык литературы, учености. Влияние его ста-новится настолько значительным, что он начинает использоваться даже в пись-мах. Многие русские тексты стремятся приблизить к норме славянского языка. Другой особенностью развития его в этот период является то, что в XVII веке появляется “упрощенный” вариант церковнославянского. Им написана Псалтирь в переводе Авраамия Фирсова. Этот текст имеет существенное коли-чество элементов живого русского языка.
В о второй половине XVII века церковнославянский язык начинает использоваться для выражения форм делового языка и просторечия, что было нехарактерно да и неприемлемо в предшествующую эпоху.
О дним из важных этапов в развитии церковнославянского языка явилась реформа патриарха Никона и связанное с ней исправление богослужебных книг по греческим образцам. Примечательна в этом роль справщика книг, монаха Чудова монастыря Евфи-мия, ученика Епифания Славинецкого. В своей переводческой практике Евфи-мий “следует системе пословного перевода с однозначным соответствием пере-водимых и переводящих лексем, с поморфемным калькированием терминоло-гической и общенаучной лексики, с сильно выраженной тенденцией к “греци-зации” на всех уровнях результирующего текста”.
Е вфимий считал, что гре-ческий язык намного превосходнее славянского, а потому очень часто оставлял в тексте греческие слова без перевода. Как пишет И.И. Шевченко: “Евфимий был так глубоко вовлечен в работу по формированию церковнославянского языка своего времени на греческий манер, что в 1690 году он был отрешен от должности справщика по причине “нововводных странных речений”. Одна-ко словотворческая деятельность Евфимия имела не только отрицательную сторону; многие слова, употребляемые сейчас нами, вошли в лексику церков-нославянского и русского языка, например: синод, паримия, евнух, хи-ротония, математика и др. Обобщая, можно сказать, что Евфи-мий стремился продолжать переводческие традиции, идущие еще от славянских первоучителей, стремился максимально приблизить славянский перевод к гре-ческому оригиналу.
С появлением в XVI веке на Руси книгопечатания лексика и морфология церковнославянского языка приобретают более устойчивые формы. Тексты исключают возможность внесе-ния элементов разговорного языка при списывании книг. Закрепление нормы славянского языка в грамматиках М. Смотрицкого и Л. Зизания завершило раз-витие церковнославянского языка, однако влияние его на русский язык и на русскую культуру не прекратилось.
Э то краткое описание ис-тории церковнославянского языка, конечно, не исчерпывает всей, связанной с ней, проблематики. В заключение необходимо сказать несколько слов о значе-нии церковнославянского языка для русской культуры и Православной Церкви. Замечательно сказал об этом один из наших русских литературоведов А.Л, Бем, имя которого на долгие годы было забыто в нашей стране: “Нельзя недооцени-вать того огромного значения, которое имел тот факт, что на самой заре нашей образованности мы имели уже в своем распоряжении книжный язык, стоявший на высокой степени совершенства и способный выразить новые понятия хри-стианской нравственности”.
В ыдающийся ученый и один из создателей русского литературного языка М.В. Ломоносов о церковно-славянском языке говорил как об источнике, из которого мы “умножаем до-вольство российского, которое и собственным достоинством велико и к приня-тию греческих красот посредством славенского сродно”. И еще вырази-тельней: “Польза наша, что мы приобрели от книг церковных богатство к силь-ному изображению идей важных и высоких”. Для Ломоносова отказ от сла-вянизмов был бы нигилистическим отказом от нескольких столетий русской культуры, во многих своих проявлениях, выраженной в формах славянской ре-чи, был бы отказом от множества идей, воплощенных русским народом в эти формы, наконец, от связей с традициями античной и византийской культуры, воплощенных для Ломоносова в славянской стихии русского языка.
О рганическую связь рус-ского литературного языка с Православной Церковью Ломоносов с исключи-тельной силой передал в следующих словах: “Российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку неподвержен утвердится, коль долго Церковь Российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет”. Церковнославянский язык как язык Церкви имеет по сравнению с другими два существенных преимущества. Во-первых, этот язык находится в ближайшем родстве с народными языком, что делает его понятным для всего церковного народа. Вместе с тем, не являясь языком разговорной речи, церков-нославянский язык лучше передает священный смысл богослужения. Важность церковнославянского языка для православного богослужения очевидна, но все же мне хотелось бы привести слова ученого, который богословом не является, но который достаточно глубоко понял значение языка для религии: “Не все в сфере сакрального может быть выражено средствами языка, здесь существен-ное место принадлежит тому, что издревле мыслилось как неизреченное, а в терминах нового времени связывается с невербальным интеллектом. Но и мо-гущее быть выраженным словами далеко не безразлично к тому, на каком из языков оно выражается – древнем или новом, родном или чужом для этноса, внутри которого возникла данная религия. Смена языка ее священнодействий сопровождается неизбежными смысловыми деформациями, ведь абсолютно точных переводов не бывает”.
Ц ерковнославянский язык как язык богослужебных книг был постоянным источником обновления традиционной церковной стихии русского языка. Русский язык с проникнове-нием в него церковнославянских слов как бы возвышался до уровня церковно-славянского языка. Г.П. Федотов писал: “Этот язык для нас – источник живой, вдохновляющей поэзии. Он постоянно обогащает, оплодотворяет язык русский. С забвением его самое понимание русской поэзии и даже художественной про-зы потерпело бы жестокий урон. Так сохранение славянского языка диктуется и высшими интересами русской культуры”. Когда в годы советской власти закрывались церкви и насаждалось безбожие, то не думали о том, что разрушая Церковь, не только подрывают нравственные основы народа, но и в корне под-резывают тот язык, на котором держатся образованность и культура. Нынешнее оскудение русского языка непосредственно связано с тем долгим отвержением церковной жизни, которое было в России на протяжении более семидесяти лет. Хочется надеяться, что и сейчас при помощи Церкви и ее богослужебного язы-ка церковнославянского поднимется наш, уже так сильно засоренный ненуж-ными словами и бессмысленными заимствованиями, все еще великий и могу-чий русский язык.
1.
Рождественская Т.В. О социолингвистической ситуации на Руси в IX-X вв.// Традиции древнейшей славянской письменности и языковая культура восточных славян. – М., Наука, 1991. – С. 188.
2.
Трубецкой Н.С. Общеславянский элемент в русской культуре// Цит. По: Хабургаев Г.А. Первые столетия славян-ской письменной культуры: Истоки древнерусской книжности. – М., Изд. МГУ, 1994. – С. 12.
3.
Повесть о Мефодии// Родник злато-струйный: Памятники болгарской литературы IX-XVIII веков. – М., Худож. Лит.,1990. – С. 128.
4.
Хабургаев Г.А. Цит. Соч. – С. 26-27.
5.
Хабургаев Г.А. Старославянский язык. – М., Просвещение, 1986. – С. 273-274.
6.
Черноризец Храбр. Сказание о бук-вах// Родник златоструйный. – С. 148.
7.
Там же. – С. 145-146.
8.
Истрин В.А. 1100 лет славянской аз-буки. – М., Наука, 1988. – С. 147.
9.
Хабургаев Г.А. Первые столетия сла-вянской письменной культуры: Истоки древнерусской книжности.– С. 108.
10.
Хабургаев Г.А. Старославянский язык. – С. 114
11.
Хабургаев Г.А. Первые столетия славянской письменной культуры: Истоки древнерусской книжности. – С. 85.
12.
Хабургаев Г.А. Старославянский язык. – С. 115.
13.
Верещагин Е.А. “Въ малехъ слове-сехъ великъ разоумъ…” Кирилло-мефодиевские истоки русской философской терминологии// Традиции древнейшей славянской письменности и языковая культура славян. – М., Наука, 1991. – С. 9.
14.
Хабургаев Г.А. Первые столетия славянской письменной культуры: Истоки древнерусской книжности.– С. 83.
15.
Молдован А.М. Критерии локали-зации древнеславянских переводов// Славяноведение. – 1994. - № 2. – С. 69.
16.
Хабургаев Г.А. Первые столетия славянской письменной культуры: Истоки древнерусской книжности.– С. 104.
17.
Там же. – С. 105.
18.
Там же. – С. 109.
19.
Там же. – С. 113.
20.
Поптодоров Радко, проф., прот. Преломното значение на покръстването и на основането на Българската църква в 870 г. в културния живот на българския народ през време Първата Българска държава// Годишник на Духовната Академия “св. Климент Охридски”. – София, Синодальное изда-тельство, 1971. – Т. XIX. – С. 143.
21.
Там же. – С. 144.
22.
Хабургаев Г.А. Первые столетия…. – С. 157.
23.
Там же. – С. 135.
24.
Рождественская Т.В. О социолин-гвистической ситуации на Руси в IX-X вв.// Традиции древ-нейшей славянской письменности и языковая культура восточных славян. – М., Наука, 1991. – С. 199.
25.
Турилов А.А. Болгарские литера-турные памятники эпохи первого царства в книжности Мос-ковской Руси XV-XVI вв.// Славяноведение. – 1995. - № 3. – С. 32.
26.
Ремнева М.Л. Литературный язык Древней Руси. – М., Изд. МГУ, 1988. – С. 5.
27.
Гиппиус А.А. Из истории взаимо-действия региональных изводов церковнославянского в древ-нейшую эпоху// Славяноведение. – 1990. - № 1. – С. 67.
28.
Ремнева М.Л. Цит. Соч. – С. 53.
29.
Там же. – С. 71.
30.
Там же. – С. 7.
31.
Там же. – С. 73.
32.
Бем А. Церковь и русский литера-турный язык// Логос. – Брюссель, “Жизнь с Богом”, 1988. – № 46. – С. 58.
33.
Там же. С. 60.
34.
Герд А.С. К реконстрnbsp;Эукции эталон-ной модели церковнославянского языка// Славяноведение. – 1991. - № 3. – С. 69.
35.
Там же.
36.
Ремнева М.Л. Цит. Соч. – С. 81.
37.
Исаченко-Лисовая Т.А. О перево-дческой деятельности Евфимия Чудовского// Христианство и церковь в России феодального периода (материалы). – Новосибирск, Наука. Сиб отд., 1989. – С. 201.
38.
Шевченко И.И. У истоков русского византиноведения: Переводы стихотворений Мануила Фи-ла (XIV в.) Евфими-ем Чудовским// Славяноведение. – 1995. – С. 4.
39.
Исаченко-Лисовая Т.А. Цит. Соч. – С. 202.
40.
Бем А.Л. Цит. Соч. – С. 51.
41.
Цит. По: Бем А.Л. Цит. Соч. – С. 84.
42.
Там же. – С. 86.
43.
Там же. – С. 108.
44.
Мурьянов М.Ф. У истоков христи-анства у славян// Славяноведение. – 1992. – № 2. – С. 44.
45.
Федотов Г.П. Мать-земля. К рели-гиозной космологии русского народа. – Путь, 1935. - № 46. – С. 4.
В предлагаемой статье вопрос понимания богослужебного языка рассмотрен на историческом фоне, обозначены этапы развития церковнославянского языка, разные подходы к проблеме его понимания и связанные с ними возможности преодоления непонятности богослужения для современного человека.
Вся наша культура - это культура утраты сердца.
Митрополит Иерофей (Влахос)
Когда затронуто сердце, разум умолкает.
Генрих Манн
Вопросы, касающиеся развития церковнославянского языка, рассматриваются в курсах истории русского литературного языка и заканчиваются XVIII веком. Научных трудов много, и они так сложны, что нефилолог с трудом может в них разобраться. Начинает появляться литература о богослужебном языке конца XIX - начала XX века. Но здесь свой комплекс проблем и вопросов. Данные заметки представляют попытку протянуть единую нить от создания св. братьями Кириллом и Мефодием славянской письменности до наших дней, чтобы помочь каждому верующему сознательно определить, на каком языке ему общаться с Богом. Поэтому заранее прошу прощения у уважаемых филологов за невольное упрощение материала. Нас в первую очередь будет интересовать самый острый для наших дней вопрос - вопрос понимания.
Период IX-XIII веков
«Понимали» ли славяне богослужение на заре своей христианской цивилизации? С одной стороны, им было легче, чем нам. Когда свв. Кирилл и Мефодий создавали письменный славянский язык и делали переводы церковных служб и Священного Писания, уже сложились разные диалектные группы - южно-, западно- и восточнославянская. Но реальные различия были значительно меньше, чем, к примеру, между современными восточными и западными украинскими диалектами. Св. братья взяли за основу своих переводов живой язык славян г. Солуни, где они родились (южнославянский диалект). Их просветительская деятельность началась в Великой Моравии (западные славяне). Затем вместе с христианством письменность приходит к нашим предкам (восточным славянам) в Киевскую Русь. Около 70-80% лексики славянского языка было общеславянским наследием. Грамматический строй письменного языка и разговорных был единым. Язык в ту эпоху понимали. Но уже тогда язык богослужения не совпадал полностью ни с одним живым славянским диалектом. Филологи высказывают предположение о существовании литургического произношения, отличного от разговорного, в тот, начальный период. Начинается процесс выработки особого литургического языка - языка общения с Богом - по принципам, заложенным св. братьями. Язык обогащается заимствованиями из греческого: появляются новые слова (лексические заимствования), новые синтаксические конструкции (синтаксические заимствования), славянские слова под влиянием греческого приобретают новые значения (семантические заимствования).Богослужебный язык несет на себе черты южнославянской основы, и в сознании древнерусского человека сосуществуют одновременно южнославянские формы слов глава , ладии , нощь и древнерусские голова , лодья , ночь . Важно, что в этот период древнерусский человек воспринимает южнославянские слова не как нечто чужое, иностранное, а принимает их как свое. Церковнославянский и русский - не разные языки, а варианты одного языка. Одни филологи характеризуют эту языковую ситуации как одноязычие, другие - как диглоссию, а общее одно: разграничивались сферы употребления - на церковнославянском молились, древнерусский обслуживал деловую и бытовую сферу жизни.
Итак, язык в тот период понимали. А понимали ли молодые славянские народы, только вступившие в письменную эпоху, глубину содержания христианских текстов, ведь византийская культура есть плод величайших цивилизаций - эллинистической греко-римской и ближневосточной, уходящих своими корнями на глубину тысячелетий? «Не было семинарий, академий и теологических факультетов, а боголюбивые иноки и благочестивые христиане пили живую воду боговедения из стихир, канона, седальнов, пролога, четий-миней. Церковный клирос и амвон заменяли тогда профессорскую кафедру. За время всенощных, заутрень, повечерий, под умилительное пение сладкогласных “подобнов”, под звуки древних - знаменного и греческого - распевов воспитывалось благочестие крепкое… незыблемое, вырабатывалось православное мировоззрение, воплощаемое в жизнь и действительность, а не только остающееся туманной философской теорией» .
Если переиначить известную мысль, что современный школьник знает больше Ньютона, то можно сказать, что современный семинарист знает больше древнерусского богослова. Но Ньютон все равно остается гением-первооткрывателем, и не секрет, что в XIX веке подчас из семинаристов уходили в атеисты-революционеры (как сложатся судьбы современных семинаристов, один Господь Бог весть ).
Если предъявить древнерусскому человеку требования нашего «понимания», можно с уверенностью утверждать, что он не пройдет этот тест. Тогда почему велеумные ученые восхищаются интуицией древнеславянских переводчиков? Да и у кого, кто хоть немного знает древнерусскую культуру, хватит смелости сказать, что наши предки не поняли смысла христианства? Просто это был другой путь понимания.
Надо дать себе отчет, что когда мы говорим сейчас о понятности или непонятности церковнославянского языка, мы ориентируемся «на западную концепцию знания языка и понимания текста. В этой концепции, восходящей к Ренессансу, понимание текста предполагает возможность его интерпретации (пересказа своими словами), а знание языка - активное им владение» . Забегая вперед, скажем, что ренессансным подходом к образованию объясняется и мнение иностранцев о застое образования на Руси в XVI-XVII веках. Действительно, наша современная система образования зарождается в братских школах Юго-Западной Руси XVI века, которые создавались для борьбы с униатством, но в своем устроении многое заимствовали из католической системы, так как после падения Константинополя в Греции наблюдается культурный упадок и сами греки ездят учиться в Европу.
А до этого на Руси «курс древнерусских училищ ограничивался чтением, письмом и церковным пением. Этот курс имел строго церковный характер. “Закона Божия” как особого предмета не было. Потому что все обучение составляло один Закон Божий» , оно было направлено на утверждение веры. Мысль достаточно избитая. Я смогла «понять» принципиальное отличие древнерусского образования от нашего совсем недавно. Когда в перестроечный период стали возникать при храмах воскресные школы, многие родители, даже неверующие, охотно отдавали туда своих детей, но когда поняли, что то, чему их детей учат, не просто обогащение интеллектуального багажа, расширение кругозора, а требует изменения образа жизни, некоторых детей из воскресных школ забрали. Но вернемся к Древней Руси, в которой учили в основном читать, писать, многие священные тексты заучивались наизусть.
Что касается простого народа, христианизация которого длилась несколько веков, фольклористы часто обсуждают проблему двоеверия русского народа, т. е. сосуществования в сознании и жизни христианских и языческих представлений и обрядов вплоть до нашего времени, а Н. Лесков говорил, что русский народ крещен, но не просвещен. Это не удивительно, так как монгольское нашествие затруднило распространение просвещения на Руси настолько, что даже была утрачена первоначальная традиция проповеди. У старообрядцев до сих пор вместо нее читается «Пролог», а в Москве проповедь восстанавливает патриарх Никон, и первыми проповедниками были выходцы из Юго-Западной Руси (Епифаний Славинецкий).
И все же древнерусская система образования и особенно знание многих священных текстов наизусть (современная наука вряд ли в состоянии проанализировать тайну постоянного присутствия святых слов в сознании человека), погруженность в церковную традицию (иностранцы поражались тому, как много времени русский человек проводил на церковных службах), дали свои плоды, что можно показать на примере одного лишь слова. Русское крестьянин восходит к латинскому christianus (христианин) и только с XIV века, когда закончилась христианизация русского народа, приобретает современное значение земледелец . Русский землепашец стал христианином-крестьянином и из всех сословий дольше всех сохранял религиозное сознание.
Период XIV-XVII веков
Иногда приходится слышать даже от священнослужителей, что в Церкви служат по-старославянски. Термин «старославянский» наиболее четко определен и появился в научных целях для обозначения языка древнейших памятников X-XI веков. Проникновение местных, диалектных черт в эти памятники минимально и позволяет говорить о едином для всех православных славян старославянском языке. Ситуация одноязычия, или диглоссии, именно в силу генетической родственности церковнославянского и разговорных языков приводила к тому, что постепенно даже в церковные тексты начинают проникать элементы народно-разговорной речи и образуются изводы, или редакции, церковнославянского языка - болгарский извод, сербский, русский. Различия между ними не превышали пределов, которые обеспечивали их свободное понимание грамотными людьми всех славянских народов, поэтому говорят не о разных языках, а об изводах.Современный язык Церкви очень отличается от старославянского и от языка XIII века, так как культовый язык так же, как разговорный и литературный, развивается во времени, меняется, - но по разным законам, что наиболее ярко проявилось в следующем периоде - с XIV по XVII век.
К XIV веку из живого народного языка, в силу стихийного развития, уходят звательная форма, двойственное число, сложная временная система глагола - словом, весь грамматический материал современных учебников церковнославянского языка. Развитие языка Церкви идет в прямо противоположном направлении. Начинается процесс складывания нормы церковнославянского языка с установкой на архаизацию (устаревшие грамматические формы закрепляются как норма, говорят о реставрации старославянской, или кирилло-мефодиевской, традиции) и грецизацию (новая волна заимствований из греческого языка в лексике, принимается греческая система надстрочных знаков; самое важное - побеждает техника буквального перевода, когда церковнославянский текст становится калькой, копией с греческого).
Эти процессы связаны со 2-м южнославянским влиянием и теорией «Москва - третий Рим».
2-е южнославянское влияние . В XIV веке в Болгарии патриарх Евфимий (1360-1393) начинает реформу по исправлению богослужебных книг, отступивших от первоначальных образцов. Центром этой работы был монастырь Св. Троицы близ г. Тырново. Выработанная редакция носит название тырновского извода. После захвата Тырнова турками-османами начатая реформа продолжилась в Сербии в монастыре Св. Троицы на реке Ресаве, результатом этой книжной справы является редакция богослужебных книг, которая носит название ресавского извода. Турецкое нашествие обрывает эту работу и в Сербии. У нас на Руси реформа по правилам тырновской школы начинается при митрополите Киприане (1387-1406), в ней принимают участие выходцы из Болгарии и Сербии.
Теория «Москва - третий Рим» создана старцем псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофеем. После падения Константинополя в 1453 году Москва осмысляется как новый Константинополь, или третий Рим, и возникает идея преемственности письменного наследия, включая даже графико-орфографический аспект.
Истоки этих процессов (архаизации и грецизации) исследователи находят на Афоне, где «в связи с тогдашним мистико-аскетическим движением, введением более строгого Иерусалимского церковного устава и значительными изменениями богослужебного типикона… происходил систематический пересмотр греческого новозаветного и библейского текста и литургических книг, что привело к ревизии и реформе греческого правописания на базе античной традиции» . Так как живой греческий язык в своем развитии стал сильно отличаться от литературного, влиять на него, то греческие книжники стали добиваться «очищения и восстановления целостности своего литературного языка путем возрождения аттического греческого» . И в славянских монастырях Святой горы под греческим влиянием вырабатываются принципы редакции богослужебных книг. «Продукция афонских центров представляет собой основу литературного потока, названного вторым южнославянским влиянием, и распространяется во всем регионе Slavia Orthodoxa» .
Оба эти направления - архаизация и грецизация, начатые 2-м южнославянским влиянием, веком позже поддержаны теорией «Москва - третий Рим».
Одновременно в Древней Руси развивается богословие исихазма, которое развивает символическое представление о слове. Под влиянием этих идей складывается представление о языке Священного Писания как о словесной иконе. В языке видят не условную систему знаков, а совокупность символов, обладающих реальной духовной силой. Афонский монах XVI века Иван Вишенский видит в славянском языке «встречу мира человеческого сознания с миром божественным; причем божественное внедряется в славянский язык с такой полнотой, которая неведома другим языкам, не столько человек говорит о Боге, сколько сам Бог говорит о себе на славянском языке… человек простым чтением по-славянски приводится к Богу» .
Но в результате этих процессов язык Церкви становится малопонятным, и к XVI веку складывается ситуация двуязычия. И именно в этот период впервые начинают звучать предложения перевести Библию на простой, понятный язык и под влиянием протестантских идей или самими протестантами предпринимаются попытки подобного рода. Первым опытом в этом деле была «Бивлия руска» Франциска Скорины. В 1517-1719 годах он выпустил в Праге 20 книг Ветхого Завета, затем Апостол. Язык Франциска Скорины церковнославянский, но с чешским влиянием и с большим пластом лексики из «простой мовы» - литературного языка, сложившегося в Великом Княжестве Литовском. В Московской Руси издание Франциска Скорины было запрещено. Во 2-й половине XVI века имеются протестантские переводы в Белоруссии (Евангелие около 1580 года, переведенное Василем Тяпинским) и на Украине (Евангелие 1581 года, переведенное Валентином Негалевским). Для Северо-Восточной Руси есть свидетельства о несохранившемся переводе пастора Эрнста Глюка, предпринятом в конце XVII века, возможно, по инициативе Петра I.
XVIII век
Ситуация двуязычия генетически родственных языков, какими являются церковнославянский и русский, не может быть стабильной ситуацией - точнее, при нестабильности церковнославянско-русского двуязычия есть два выхода: первый - один язык вытесняет другой и второй - путь синтеза, возврата к ситуации одноязычия. То, что поиск возврата к одноязычию происходил, филологи видят в письменном наследии таких общественно неоднозначных, но литературно, бесспорно, одаренных личностей, как Иван Грозный и протопоп Аввакум. Но этот путь - путь синтеза - был прерван на долгое время реформами Петра I. Новые формы жизни, новые литературные, светские жанры мирского содержания требовали нового языка.
На протяжении всего XVIII века русская литература находится в творческом поиске и выработке литературного языка. Этот поиск можно свести к двум основным направлениям:- ориентация на западноевропейскую языковую ситуацию, когда пишут, как говорят, что сопровождалось отказом от «глубокословной славенщины», а славянский язык воспринимался как чужой, иностранный, «жесткий», т. е. грубый, неестественный;
- признание специфики языковой ситуации в России по сравнению с Францией или Германией, признание общности славянского и российского языков и поиск их синтеза.
На этом втором пути литераторам пришел на помощь М. Ломоносов, создав «теорию трех штилей», изложенную им в трактате «О пользе книг церьковных в Российском языке». Ломоносов славянскую (исключив такие устаревшие слова, как обавати , овогда и т. п.) и русскую лексику делит на четыре группы:
1) славянские слова, которые хотя и малоупотребительны, понятны всем грамотным людям (отверзать , Господень , насаждать , взывать );
2) слова, которые одинаково употребительны как в славянском, так и в русском языках (Бог , слава , ныне , почитать );
3) слова, которых нет в церковных книгах (говорить , который , пока );
4) «презренные слова, которых ни в каком штиле употребить не пристойно, как только в подлых комедиях», т.е. просторечье.
Соединением разных групп лексики создаются три стиля литературного языка:
Высокий (образуется из слов 1-й и 2-й групп), высоким стилем пишутся героические поэмы, оды;
Средний, или посредственный (из слов 2-й и 3-й групп), средним стилем пишутся все театральные сочинения (кроме комедий), стихотворные дружеские письма, эклоги, элегии;
Низкий стиль (из русских слов 3-й и 4-й групп), низким стилем пишутся комедии, увеселительные эпиграммы, песни, дружеские письма в прозе, описания обыкновенных дел.
Уязвимым местом этой теории является связь языковых стилей с литературными жанрами в духе эстетики классицизма. Русская литература пошла по пути, намеченному Ломоносовым, освобождаясь от классицистской ограниченности.
XIX - начало XX века
Дискуссии о путях развития русского литературного языка продолжались до начала XIX века. Их завершением можно считать литературную борьбу между новаторами во главе с Н. М. Карамзиным, которые ориентировались на западноевропейскую ситуацию, и архаистами во главе с Н. С. Шишковым. Фигура Шишкова долгое время находилась в незаслуженном забвении, о нем многие знали лишь по известной эпиграмме А. С. Пушкина:Угрюмых тройка есть певцов -
Шихматов, Шаховской, Шишков…
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!
Выступая в защиту церковнославянского языка, Шишков высказывает поразительные по интуиции мысли тогда, когда учеными еще не были разработаны многие филологические понятия (тех, кого глубоко заинтересует эта тема, отсылаю к книге А. М. Камчатнова). Наиболее важным для данной темы представляется такое высказывание Шишкова: «Когда поют: се женихъ грядетъ въ полунощи, я вижу Христа; но когда тожъ самое скажутъ: вонъ женихъ идетъ въ полночь , то я отнюдь не вижу тутъ Христа, а просто какова нибудь жениха. Склько смешно въ простыхъ разговорахъ говорить высокимъ славенскимъ слогомъ, столько же странно и дико употреблять простой язвкъ въ священном писании» . Здесь выражено понимание церковнославянского как языковой иконы.
Литературные споры находят свое завершение в творчестве Пушкина, которого по праву считают родоначальником современного литературного языка. Пушкин начал как карамзинист, но в процессе творческого взросления изменил свои взгляды, пришел, как и Шишков, к осознанию славяно-русского единства, выработал принципы синтеза славянских и русских элементов в пределах одного текста, которые остаются верными и в наши дни. Славянизмы имеют в произведениях Пушкина следующие стилистические функции:
Средство воспроизведения культуры, мировоззрения и быта исторически отдаленных эпох русской жизни («Борис Годунов», «Полтава»);
Источник средств гражданской риторики и лирической патетики;
Источник религиозной лирики («Пророк», «Отцы пустынники и жены непорочны…»);
Средства высокого эпического стиля и литературной стилизации народной поэзии («Песнь о вещем Олеге», «Песни западных славян»);
Источник отвлеченной лексики и фразеологии в научных и публицистических трудах.
Итогом литературных поисков, справедливости ради необходимо подчеркнуть здесь заслугу обоих направлений, явилось создание такого уровня развития русского литературного языка, что стали возможны конгениальные переводы на него всех достижений мировой литературы. Достаточно упомянуть перевод «Илиады» Гомера Н. Гнедичем. В недрах Российских Духовных Академий окрепла переводческая школа, и именно в XIX веке мы имеем полные собрания сочинений святых отцов, так как сформировался и богословский язык. Когда преп. Паисий Величковский делал в XVIII веке свой перевод Добротолюбия, он мог перевести только на церковнославянский. Книга выдержала на протяжении XIX века несколько изданий, что говорит о том, что русские люди не утратили способности понимать по-церковнославянски. Свт. Феофан Затворник в 1877 году опубликовал свой перевод Добротолюбия, и язык этого перевода - русский богословский язык, вобравший в себя славянский.
Русская культура преодолела пропасть между славянским и русским языком, произошел возврат к ситуации одноязычия, главной отличительной чертой которой является возможность соединения двух языков в пределах одного текста. Может быть, именно этим объясняется взрыв акафистного творчества в XIX веке. Немая верующая душа обрела способность выразить себя. Известно, что акафисты писали люди всех сословий. Были созданы специальные комиссии, которые рассматривали написанные тексты и или разрешали их для печатания, или отвергали. Одна из причин, по которой акафист мог быть не допущен к печати, - слишком большая русификация языка. Но это и доказывает, что в сознании человека XIX века два этих языка вновь соединились в один.
Особенность отличия одноязычия XIX века от одноязычия первого периода X-XIII веков в том, что стала возможна молитва на русском языке. Дело в том, что церковнославянский язык - языковая икона - область чистого духа и в нем всегда ощущалось отсутствие душевности, психологизма в современном понимании. Русский язык, слившись с церковнославянским, становится теперь способным передавать и молитвенные переживания. Он становится средством выражения молитвы частной, келейной. За церковнославянским закрепляется функция быть голосом Церкви в официальном богослужении.
Сторонники сохранения славянского богослужения иногда ссылаются на то, что церковнославянский богаче русского. Это не верно. Богаче русский язык, он имеет средства описания всех сторон человеческой жизни, начиная с низшей (это может быть даже лексика, находящаяся за пределами литературного языка, так называемая бранная и даже матерная) и заканчивая высшей (религиозная поэзия). Пытаясь описать богатство русского языка XIX-XX века, филологи создают учение о функциональных стилях. «Функциональный стиль - разновидность литературного языка, в которой язык выступает в той или иной социально значимой сфере общественно-речевой практики людей и особенности которой обусловлены особенностями общения в данной сфере» . В переводе на нелингвистический язык это значит, что в зависимости от того, с кем ведется общение и по какой теме, человек выбирает те или иные языковые средства. Когда в XX веке разрабатывалось это учение, язык Церкви не мог быть рассмотрен с этой точки зрения. Несмотря на то что современное сознание утратило принцип иерархичности, выделение функциональных стилей русского литературного языка: научный, официально-деловой, публицистический, обиходно-бытовой - несет на себе этот отпечаток. Пора поставить вопрос о том, чтобы язык Церкви - церковный стиль - был включен в эту систему и поставлен выше научного.
Здесь могут последовать возражения филологов, которые будут настаивать на том, что русский и славянский - два разных языка. Бывают ситуации, когда «члену языкового коллектива свойственно воспринимать сосуществующие языковые системы как один язык, тогда как для внешнего наблюдателя (включая сюда и исследователя-лингвиста) естественно в этой ситуации видеть два разных языка» , т. е. то, что трудно принять ученому филологу, легко преодолеет сознание верующего человека. Поэтому, разбирая тексты молитв Иоанна Кронштадтского, Плетнева А. А. пишет: «Тексты молитв <...>, не предназначенные для богослужебного употребления, достаточно гармоничны в языковом отношении. Элементы двух языков прекрасно сочетаются. Создается впечатление, что для составителя текстов русский и церковнославянский являются единым языком, то есть церковнославянский является богослужебным стилем русского литературного языка» .
Все это звучит оптимистично. Но проблема непонимания славянского языка богослужения и Священного Писания в XIX веке вновь возникает, и более остро. Важно понять, что это уже не чисто языковая проблема, а проблема разъединенности двух культур - светской и церковной. Как известно, сам Александр I читал Библию на французском языке. Но не будем забывать, что Российское библейское общество, деятельность которого развернулась в годы правления этого императора, ставило своей задачей не только дать переводы Священного Писания на русский язык и на многочисленные языки малых народов, населявших Российскую империю, но также издавать дешевые славянские Библии - и эти дешевые издания расходились, были востребованы. Налицо разрыв между культурой аристократической, образованной элиты и народом.
РБО, открытое в 1813 году как филиал Великобританского библейского общества, было закрыто в 1826 году, так как его активными деятелями являлись люди неправославного вероисповедания; оно, помимо переводческой деятельности, вело активную работу по распространению мистических книг и масонских идей. Заслуга возобновления работы над переводом Библии на русский язык в 50-е годы XIX века принадлежит святителю Московскому Филарету (Дроздову). На этот раз были привлечены ученые и богословы четырех Российских Духовных Академий, в недрах которых сформировалась серьезная русская богословская и переводческая школа. Страшно представить, что было бы сейчас с нами, людьми XX-XXI вв., если бы этого перевода не было. А тогда, в середине XIX века, были серьезные противники этого дела и стоит вдуматься в возражения, которые представил на имя обер-прокурора Святейшего Синода митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров): «…русский перевод будет вытеснять славянский язык, и без того недовольно знакомый образованным из наших соотчичей, для которых таким образом может сделаться наконец непонятным и само богослужение церковнославянское…»; «чтобы существовало народное требование именно русского перевода Священного Писания, это не только не доказано, но и несправедливо… Не доказывает народного требования на русский перевод и то, если к нам вторгаются иностранцы со своим изданием Библии на русском языке… впрочем, с распространением русского перевода таковое вторжение не только не прекратится, но, вероятно, сделается еще сильнее» . Эти мысли звучат поистине пророчески.
Но работа над переводом Библии началась. В 1860 году было издано русское евангелие (в версии 1818 года), в 1876 году в одном томе полная русская Библия, так называемая Синодальная. Стоит упомянуть, что язык перевода уже в то время воспринимался как устаревший, и это было началом русского православного ответа на католический и протестантский подходы к решению проблемы.
Следующими на очереди, как и предсказывал Киевский митрополит Филарет, оказались богослужебные тексты. Сразу стоит отметить новое по сравнению с подходами к редактированию текста при патриархе Никоне: «если прежде основной задачей книжной справы было сделать текст более “правильным” - в богословском, источниковедческом или языковом плане, то теперь к этим требованиям добавляется еще одно - понятность. Славянский текст должен стать понятным для носителя русского языка» .Сохранились публикации в периодической печати переводов богослужебных канонов В. П. Нечаева, И. Д. Колоколова, Е.И Ловягина. Известно крайне сдержанное отношение митрополита Московского Филарета к этим трудам, несмотря на то что он сам перевел на русский язык акафист Пресвятой Богородице. В 1881 году Св. Синод создает специальную комиссию, но архивные материалы, результаты работы этой комиссии, пока не обнаружены.
Остановимся более подробно на работе над редакцией богословских текстов епископа Екатеринославского Августина (Гуляницкого), так как им разработана лингвистическая программа исправления богослужебных книг, в основных своих чертах остающаяся неизменной для всех сторонников поновления церковнославянского языка. Он открыто заявляет: «Нам в высшей степени желательно, чтобы язык этот (церковнославянский) постепенно упрощался и приближался к нашей живой речи» . Епископ Августин предлагал исключить двойственное число, а также отказаться от языковых элементов, заимствованных из греческого языка: синтаксические кальки «дательный самостоятельный», «инфинитивные конструкции», местоимение «иже» на месте греческого артикля; отказаться от греческого словорасположения, заменить устаревшие «непонятные» слова, ввести современную пунктуацию.
Итогом работы XIX века в решении проблемы непонятности церковнославянского языка явилась выработка трех направлений:
К началу XX века вопрос об исправлении богослужебных книг становится настолько актуальным, что в периодической печати начинается открытое его обсуждение, и проблему непонятности славянского языка можно считать ключевой. Исчерпывающая подборка этих материалов дана в книге прот. Н. Балашова . В 1907 году была организована Комиссия по исправлению богослужебных книг под председательством архиепископа Сергия (Страгородского) . Были подготовлены к печати и вышли в 1912 году Постная Триодь, а в 1913-м - Цветная. Хотя теоретические подходы к редактированию оставались те же, что и у епископа Августина (Гуляницкого), исправления не носили столь ярко выраженный характер русификации языка. Обращает на себя внимание решение Синода печатать книги новой редакции без отметок на заглавных листах о произведенных исправлениях и выпускать книги в продажу не прежде, как по распродаже всех экземпляров старого издания, т. е. желание провести замену текста незамеченной, что, учитывая хорошее знание русским человеком того времени богослужения, представляется абсолютно непонятным. Результатом явились волнения на местах, например в Валаамском монастыре. Вчитываясь в дискуссию о богослужебном языке в начале XX века и вдумываясь в столь нелогичное решение Синода, погружаешься в ту особенную атмосферу болезненно возбужденного сознания, которое в период между двумя революциями охватило все русское общество, и клирики не явились исключением. Что же касается решения Поместного Собора 1917-1918 годов о богослужебном языке, то исследователи не могут прийти к однозначному мнению, каким оно было, что, учитывая политическую обстановку, в которой протекал Собор, тоже не удивительно.
В советский период в силу исторических обстоятельств Церковь не могла ни серьезно продолжить начатую работу, ни выработать принципиально новых подходов. Над текстом богослужебных книг работал еп. Афанасий (Сахаров), считая свою работу подготовительным этапом к будущей книжной справе. Пожалуй, единственно новым явилась традиция печатания церковнославянских текстов гражданским шрифтом, введенным Петром I, что делает славянские тексты по-настоящему непонятными, так как система специальных обозначений для расподобления совпадающих грамматических форм разработана в XVII веке именно с целью лучшего понимания текста.
Наши дни
Наконец в конце XX века началось возрождение церковной жизни. И перед нами встали старые проблемы, а славянский язык оказался непонятным для людей, даже вступивших в ограду Церкви. Но XIX век уже дал ответы, как решить эту проблему: 1) катехизация; 2) переводы, сопровождаемые научными исследованиями; 3) новая славянская редакция. Необходимо, чтобы эти решения были осмыслены с учетом специфики своего времени.
КАТЕХИЗАЦИЯ. Если в XIX веке речь шла об углубленной катехизации, то сейчас можно говорить о новом крещении русского народа. Но, может быть, более важным на данном этапе будет проповедь не столько словом, сколько делом. И Церковь, получив возможность выработать «Основы социальной концепции» , уже начала работать в этом направлении. Достучаться до окаменевшего или исстрадавшегося сердца современного человека можно, только если показать пример деятельной любви, возможность жизни по другим, Божеским законам.
Путь снисхождения к человеческой слабости и миссионерские литургии на русском языке имеют свою опасность. То, что когда-то почувствовал Шишков, говоря: «Когда поют: се жених грядетъ въ полунощи , я вижу Христа; но когда тожъ самое скажутъ: вонъ женихъ идет в полночь , то я отнюдь не вижу тутъ Христа, просто какова нибудь жениха», - лингвисты определяют как коннотацию. «Коннотация (от лат. connoto - имею дополнительное значение ) - эмоциональная, оценочная или стилистическая окраска языковой единицы узуального (закрепленного в системе языка) или окказионального характера… Субъективность коннотации проявляется в возможности противоположной интерпретации реальности, названной одним и тем же словом» . Каким может оказаться понимание службы у человека, только что переступившего порог Церкви, даже страшно себе представить.
В начале XX века уже поднимался вопрос о пересмотре Типикона, о разумном сокращении богослужения и введении практики более пространной монастырской службы и сокращенной приходской. Протопресвитер Г. Шавельский предлагал во время войны 1914-1917 годов ввести сокращенное богослужение для армии и флота. Этот путь представляется более безопасным.
Очень тревожным и часто звучащим доводом к переводу богослужения на русский язык была мысль, что народ, не понимающий церковнославянского, уходит в секты. Здесь уместно будет вспомнить предупреждение Киевского митрополита Филарета, что именно русский текст Библии будет способствовать распространению сект. Чтобы убедиться, что он оказался прав, достаточно вспомнить случаи в жизни каждого человека, когда к нему подходили адепты современных протестантских учений и предлагали пойти к ним на собрания почитать Библию. К такому ли «пониманию» надо стремиться?
ПЕРЕВОДЫ. Здесь стоит вспомнить дело о переводе Ветхого Завета Г. П. Павского. Протоиерей Г. П. Павский, с 1818 года профессор еврейского языка в Санкт-Петербургской Духовной Академии, занимался на своих занятиях со студентами переводом на русский язык некоторых ветхозаветных книг. Списки перевода передавались с курса на курс, и уже после ухода Павского из Академии по просьбе студентов эти списки были собраны, сверены и лучшие отлитографированы в 1838-1839 годах в количестве 150 экземпляров. В 1841 году выпущено 300 экземпляров новой редакции. Литографирование предпринято с целью облегчить понимание священных книг Ветхого Завета при домашнем чтении и при переводе на занятиях по древнееврейскому языку. Оттиски вышли за рамки Академии и стали распространяться в среде духовных лиц. В 1841 году член Св. Синода Киевский митрополит Филарет получает письмо, в котором автор, не указавший своего имени, сообщает о существовании литографированного неправильного перевода и обвиняет эти издания в том, что они «превращают истину Божию во лжу, вечную премудрость в буйство человеческое» . Создается Комиссия, учрежденная для истребования объяснений от протоиерея Г. П. Павского. Как протекала работа этой комиссии и какие ответы давал заслуженный профессор, подробно изложено в книге Чистовича. Отлитографированные экземпляры подлежали изъятию, а сам Павский был признан «неподлежащим ответственности в деле распространения этих переводов».
Какие уроки можно извлечь из этой печальной истории? Это дело инициировало начало углубленного осмысления двух редакций Ветхого Завета. В настоящее время греческая редакция Септуагинты признана наиболее важной для церковного вероучения и богослужения, за еврейской масоретской редакцией признается ценность в научных богословских изысканиях.Перевод Павского представляет собой первый опыт историко-филологической работы с текстом Библии, так как, по его собственному признанию, он отдельные главы и стихи иногда располагал по хронологическому порядку и по однородности содержания в целях лучшего усвоения. Если быть уверенным, что Церковь сохранит славянскую Библию, восходящую к Септуагинте, и славянский язык в богослужении, можно не бояться и с легким сердцем приветствовать различные виды переводческой серьезной работы с текстом Священного Писания. Тогда допустимы и филологические переводы, и даже художественные некоторых поэтических ветхозаветных книг, таких, например, как Песнь Песней и Псалтырь. Но приоритетным направлением должен оставаться такой вид переводческой деятельности, который представлен в уже упоминавшихся работах М. Скабаллановича.
Для того чтобы сделать богослужение понятным современному человеку, уже получает распространение практика, заимствованная из традиции греческой Церкви, когда на приходах желающим предлагается заранее подготовленный русский перевод изменяемой части служб на следующую седмицу для ознакомления. Если перед тем, как пойти в театр на очередную постановку произведений классической литературы, бывает полезно не в первый раз перечитать авторский текст, то богослужение достойно этой предварительной работы в значительно большей степени.
НОВАЯ РЕДАКЦИЯ СЛАВЯНСКОГО ТЕКСТА. Представляется, что необходимо выработать новые принципы редактирования текста и, как это ни странно прозвучит, отказаться от попыток сделать текст «понятным» в результате упрощения и русификации. Хотя бы уже просто потому, что на вопрос: «Текст должен быть понятен кому?» - ответа нет, а самый честный, который дал мне один из студентов: «Конечно, мне». Это тупик. И редакция владыки Сергия (Страгородского) стала уже непонятна для современного человека.
На особенности современного отношения к тексту обращает внимание французский писатель Д. Пеннак, долгие годы проработавший учителем литературы и стремившийся развить в своих учениках любовь к книге через любовь к звучащему слову. Вот отрывки из его книги «Как роман» .
Я спрашиваю ее:
- Тебе читали вслух, когда ты была маленькая?
Она отвечает:
- Нет , никогда. Отец был то и дело в разъездах, а мать слишком занята.
Я спрашиваю:
- Откуда тогда у тебя такая страсть читать вслух?
Она отвечает:
- От школы.
Обрадовавшись, что хоть кто-то признает за школой хоть какую-то заслугу, я весело восклицаю:
- Ага , вот видишь!
Она говорит:
- Да нет. В школе нам запрещали читать вслух. Только про себя - уже тогда была такая концепция. От глаз прямо в мозг. Непосредственная передача информации. Быстро и действенно. И через каждые десять строк - тест на понимание. Культ анализа и комментария с первого дня! У большинства ребят от страха ум за разум заходил, а это еще было только начало! У меня-то ответы всегда были правильные, если хочешь знать, но потом, дома, я все перечитывала вслух.
- Зачем ?
- Для волшебства. Слова, которые я произносила, начинали существовать отдельно от меня, они взаправду жили. И потом, мне казалось, это акт любви. У меня всегда было чувство, что любовь к книге приходит через просто любовь. Я укладывала кукол в кровать на мое место и читала им вслух. Случалось, так и засыпала на коврике у их ног.
Не знаю, была ли в нашей педагогике сознательная установка «текст - информация», но это направление, безусловно, победило и у нас. Культура звучащего слова сдает свои позиции, а до XVII века текст молитвы обязательно произносился вслух. Человек, переступающий порог церкви, чтобы получить информацию, будет разочарован. Верующий из года в год присутствует на службе и слышит одни и те же слова не для того, чтобы узнать что-то новое, а для того чтобы пережить уже известное ему. Это не горизонтальное расширение знаний, а вертикальное углубление, вживание, и очень медленное, в непостижимую тайну боговоплощения.
В текстах богослужения нет ни одной новой мысли, которой не содержалось бы в курсе Катехизиса. Ирмос канона Утрени Великой Субботы «Волною морскою» заслуженно часто приводится как пример одного из самых трудно понимаемых текстов. Однажды я провела эксперимент. Так как ирмосы опираются на содержание Ветхозаветных песен, я в течение года дала задание студентам Сретенской семинарии самостоятельно их проработать, а на экзамене раздала тексты песен канона в соответствии с проработанными Ветхозаветными песнями, и первую - самому сильному студенту. Через какое-то время в его глазах увидела страх - экзамен, а текст не понятен. Было достаточно напомнить: вы же прорабатывали первую песнь Моисея - и ирмос прояснился. С другой стороны, русский перевод «Дети спасенных Тем, кто некогда скрыл в морской пучине преследовавшего (их отцов) мучителя-гонителя, погребли под землей Его Самого. И мы, как отроковицы, давайте воздадим хвалу Господу, ибо Он торжественно прославился» - вряд ли будет понятен человеку, который не знает новозаветного содержания Великой субботы, не понимает связи Ветхого и Нового заветов. А образ отроковиц? Кто они? В Библии вслед за песней, воспетой Моисеем (Исх 15: 1-19), говорится о песне пророчицы Мариам, сестры Аарона, которую она вместе с женщинами воспела, прославляя спасшего их Бога, но самих слов песни Мариам в Библии нет. Исследователи считают песнь Мариам первичной, а песнь Моисея позднейшей разработкой. Таким образом, русский перевод нуждается в знании текста Библии и пояснениях не в меньшей степени, чем славянский.
Сторонники перевода богослужения на русский язык любят приводить рассказ митрополита Антония Сурожского о женщине, которая каждый раз заливалась покаянными слезами на словах «Да исправится молитва моя», потому что слышала вместо «яко кадило пред Тобою» - «я крокодила». И вот подобная ситуация приводится в рассказе В. А. Никифорова- Волгина «Серебряная метель» . Мальчик в сочельник «умаявшись от беготни по метели, сизый и оледеневший, пришел домой и увидел под иконами маленькую елку… Сел с нею рядом и стал петь сперва бормотой, а потом все громче и громче: «Дева днесь Пресущественнаго раждает» - и вместо «волсви же со звездою путешествую» пропел «волки со звездою путешествуют».Отец, прослушав его пение, сказал:
Но не дурак ли ты? Где это видано, чтобы волки со звездою путешествовали?
А заканчивается рассказ сном мальчика после Рождественской службы: «В этот усветленный вечер мне опять снилась серебряная метель, и как будто бы сквозь вздымы ее шли волки на задних лапах, и у каждого из них было по звезде; все они пели:
Рождество Твое, Христе Боже наш…»
Это уже не смех (которого, кстати, не было у митрополита Антония), а поэзия и библейское понимание происходящего, как в песне трех благочестивых отроков, воспевших в печи Богу: «Благословите Господа, звери и весь скот, и пойте и превозносите Его во веки» (Дан 3:81). И не об этом ли говорил Христос в наставлении о смирении, призывая быть как дети: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах видят лице Отца Моего небесного» (Мф 18:10). И как тут не вспомнить творчество А. П. Чехова, самого интеллигентного писателя русской литературы, ведь в его рассказах живой верой обладают только необразованные люди из простонародья и дети.
Неправильно услышанные славянские тексты никак не могут быть доводом к переводу богослужения на русский язык просто потому, что воспринимаемый на слух русский текст так же даст свои случаи искажения.
Но проблема серьезного непонимания богослужебных текстов существует. Признаюсь, я сама порой доходила до отчаяния, пытаясь осмыслить тот или иной ирмос, тропарь. Причина в том, что церковная гимнография - это поэтические тексты, образные. По меткому выражению А. Десницкого, интеллигент «привык пропускать все через мозги, а… крестьянин - через руки и сердце» . Поскольку сторонниками перевода на русский язык являются по преимуществу интеллигенты, пусть о сущности и восприятии поэзии скажет поэт. В стихотворении «Перед тем как умереть…» из цикла «Розы» Георгий Иванов пишет:
И касаясь торжества,
Превращаясь в торжество,
Рассыпаются слова
И не значат ничего.
И еще пронзительнее в стихотворении из того же цикла:
В глубине, на самом дне сознанья,
Как на дне колодца - самом дне -
Отблеск нестерпимого сиянья
Пролетает иногда во мне.
Сказано это о земной поэзии, только стремящейся в область духа. И если для «понимания» стихов Пушкина и Лермонтова, прозы Достоевского и Толстого написаны тома комментариев, то для «понимания» церковной поэзии требуются еще большие усилия.
На церковном языке о том, что для восприятия службы недостаточно одного ума, говорит свт. Филарет Московский: «При священных воспоминаниях Церковь желает занять Божественным предметом все чувства..: чрез чтение и пение занимает слух, то же чрез обряды занимает зрение, дабы ничто не рассеивало чувств и рассеяние их не препятствовало бы созерцанию духа» . Вот этим выходом к созерцанию духа можно объяснить бытующую до сих пор в греческой Церкви традицию древних «тереримов», когда в конце службы от полноты очищенного сердца певцы продолжают славить Бога в пении без слов. Поют сердце и голос, а слова - «те-ре-ри». Вспомните стихотворение М. Ю. Лермонтова «Ангел»:
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел…
И звук его песни в душе молодой
Остался без слов, но живой.
Можно возразить, что до духовного созерцания возвышаются немногие и это очень не простой путь, на нем подстерегает опасность «улететь» в какую-нибудь секту пневматиков, где искаженные формы древней глоссолалии до сих пор бытуют. Что же остается простому большинству? Здесь мне вспоминается рассказ моего знакомого А. А., который после Великой Отечественной войны часто на большие праздники летал из Москвы в Среднюю Азию, где на небольшом приходе служил выпущенный из лагеря иеромонах о. С. Вокруг него образовалась небольшая община, которая жила почти монастырской жизнью. И после дневных трудов многозаботливой Марфы эти женщины собирались вечером в келье своего духовного отца, чтобы разделить с ним его монашеское правило. Стоя на коленях, многие просто засыпали, но всегда обижались, если их жалели и не будили для прочтения того или иного акафиста, канона. Наблюдая это моление во сне, А. А., московский интеллигент, однажды не выдержал и спросил: «Кому нужна эта молитва во сне?» О. С. серьезно посмотрел на него и ответил: «Это не молитва. Молитва у святых. А у нас молитвенный труд». И все мы приходим в церковь, чтобы принести, каждый по силам, свой молитвенный труд. И какое же тут понимание, будь то славянский или русский текст, если плохо слышно, гудят ноги, засыпаешь от усталости или не можешь прервать кружения мыслей о своих жизненных заботах? Честно скажу, вслушиваясь в осознанные за долгие годы работы с церковнославянским языком слова Херувимской песни, отдавая себе отчет в этом призыве хотя бы вот сейчас отложить «житейское попечение», мне ни разу не удалось выслушать это важное для литургии место без рассеяния.
Все сказанное не означает, что церковную поэзию не надо изучать и стараться понять. Просто XX век оборвал начатые в XIX изыскания в этом направлении. Нашим ученым еще только предстоит освоить сделанное в этой области западной мыслью и сказать свое слово. Поэтому достойно сожаления, что А. Десницкий в очень интересной книге «Поэтика библейского параллелизма», касаясь поэтических особенностей Акафиста Божией Матери, приводит свой перевод и пишет: «К сожалению, русский перевод лишь в малой мере передает то буйство созвучий и ритмических повторов, которые мы видим в оригинале» - и даже не пытается привлечь славянский текст, в котором «буйство созвучий и ритмических повторов» присутствует в значительно большей степени. Один только пример. Славянское «Радуйся Невеста Неневестная» просто в силу того, что это точная калька с греческого, как образ, намного сильнее существующих попыток перевести это выражение на русский язык: «Радуйся, безбрачная Невеста!» (А. Десницкий), «Радуйся, Невеста, в брак не вступившая» (Н. Нахимов). Попытка сделать образ понятным через перевод своей цели не достигает, а сила образа умаляется и ритм сбивается.
Пожелания, чтобы русские переводы были сделаны поэтами или людьми с поэтическими дарованиями, сетования, что славянский перевод отучил нас от употребления стихов при богослужении, встречаются при обсуждении богослужебного языка на Поместном Соборе 1917-1918 годов, можно их услышать и сейчас. Но сейчас наука уже осознает, что современная светская поэзия и церковная гимнография - это разные системы. Для изучения церковной предстоит еще очень много сделать, а к изучению славянского текста с этой точки зрения просто не приступали. Можно лишь сказать, что наш богослужебный текст, представляющий точную кальку с греческого (в силу чего он часто непонятен), ближе по ритмическим особенностям к оригиналу, чем «понятный» русский перевод, поэтому и нельзя снимать инверсию (неправильный порядок слов) и выстраивать прямой в угоду прямолинейному «пониманию».Новая редакция славянского текста, безусловно, нужна. Но хочется пожелать, чтобы она была проведена без той поспешности, с какой проходила книжная справа при Патриархе Никоне. При нем были специально привезены в Москву греческие рукописи, но известно, что ими не пользовались при редактировании текста. Да и редакция архиепископа Сергия (Страгородского), проходившая в нездоровой общественной обстановке России того времени, тоже отличается спешкой. Новая редакция должна учесть достижения современной филологической и богословской науки, должна быть проведена подготовительная работа, а главное - выработан новый подход: серьезно решен вопрос соотношения греческого и славянского текстов, на какие греческие тексты стоит опираться. Но еще важнее - новое сознание: как в иконописи, где есть тайна канонического мышления - свобода, многообразие, изменчивость в рамках жесткого канона. Рано приступать к новой редакции, пока не создан словарь синонимов церковнославянского языка. Работа над публикацией «Словаря греко-славянских и славяно-греческих соответствий», написанного прот. А. Невоструевым в XIX веке, уже начата в ПСТГУ, этот словарь может помочь выполнить работу по редактированию на принципиально новом уровне.
Многих смущает, что первоначальные греческие евангелия написаны на койне, т. е. разговорном, общепонятном языке. У древних евреев Имя Бога произносилось один раз в год первосвященником во Святая Святых. По мнению В. Иванова, у многих древних народов было представление о «языке смертных» и «языке богов» . Это выражение религиозного благоговения. Христианский Бог, став человеком, заговорил на языке смертных.
Зачем же в Греции бережно сохраняют и изучают в школах ставший непонятным древнегреческий язык богослужения, зачем нам нужно сохранить «непонятный» славянский язык? А самое важное - зачем афонские исихасты XIV века, и греческие и славянские, начали процесс отделения православных богослужебных языков от мирских? «Вполне правомерно говорить… о Православном Возрождении, духовным центром которого был исихазм. Более того, если в Византии культурный расцвет совпал с политическим закатом, то в России соединилось возрождение культурное и государственное. Все это позволяет говорить, наряду с Православным Возрождением, о феномене Русского Возрождения. Религиозная основа Русского Возрождения очевидна, и в этом его главное отличие от Возрождения западноевропейского» .
В современную эпоху мы живем в смешении в своем сознании восточно-православных понятий и обмирщенных западноевропейских. Уже говорилось, что лат. christianus (христианин) в XIV веке превратилось в русское крестьянин . Но в XIX веке это латинское слово вторично приходит в русский язык из западноевропейских в форме кретин со значением «физически и умственно недоразвитый человек». Сохранение архаичности («непонятности») богослужебного языка, а это обратная перспектива языковой иконы, даст современному человеку возможность выстроить свое религиозное мировоззрение по иерархическому принципу «Бог - и я», а не по молодежно-протестантскому «Я - и мой друг Христос». Решать, по какому пути идти, будет сердце. Хочется надеяться, что оно подскажет правильный путь, и тогда, возможно, сбудется пророчество А. С. Пушкина.
Пушкин пишет «Медного Всадника» как ответ на поэму А. Мицкевича «Поминки» («Dziady»), в которой польский поэт дал резко отрицательную оценку деятельности Петра I. В своей поэме Пушкин прославляет деяния русского императора, но чутким сердцем творца предчувствует грядущую расплату. Описание наводнения
Осада! Приступ! Злые волны,
Как воры, лезут в окна…
позволяет говорить, что за образом разбушевавшейся стихии скрывается тема народного восстания. Более древнее значение слова вор - «враг, неприятель (об участниках феодальных междоусобных и религиозных столкновений, восстаний и войн), смутьян, преступник» , ср.: вор Стенька Разин. Есть в поэме поистине таинственное место:
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало, все вокруг
Вдруг опустело - воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь
, как тритон,
По пояс в воду погружен.
Пушкин не просто автор стихотворения «Пророк», русская литература продолжает в новых формах харизматический дар пророчества, и, может быть, здесь скрыто предчувствие того, что русский народ, укрепленный в православной вере, возродится и сможет противостоять волнам апостасийности нашего времени.
На Руси церковнославянский язык укоренился более тысячи лет тому назад в результате Крещения Руси и дал замечательные образцы одухотворенного писания, к которым обращались многие поколения наших дедов и отцов.
Без церковнославянского, бытовавшего в Древней Руси, трудно представить развитие русского литературного языка во все эпохи его истории. Церковный язык был всегда опорой, гарантией чистоты и источником обогащения русского языка. Мы и сейчас, порой подсознательно, несем в себе частицы священного общеславянского языка и пользуемся им. Употребляя пословицу «Устами младенца глаголет истина», мы не задумываемся над тем, что «чисто» по-русски следовало бы сказать «Ртом ребенка говорит правда», а ощущаем лишь некоторый архаизм, книжность этого речения. Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он влиял и на направление всей самобытной мысли русского народа и, кроме того, в духовном отношении объединяет все славянские племена.
Протоиерей Григорий Дьяченко в предисловии к своему «Словарю церковнославянского языка» приводит рассуждения по этому вопросу Михаила Васильевича Ломоносова, высказанные им в работах «О пользе чтения церковнославянских книг», «О пользе книг церковных в русском языке» и др. По воззрению нашего ученого одна из важнейших заслуг церковнославянского языка состоит в том, что он содействует поддержанию единства и духовной неразрывной связи как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Такую же прочную связь представляет церковнославянский язык и в историческом отношении. Именно благодаря принятому нашей Церковью для богослужения и для богослужебных книг церковнославянскому языку, «российский язык от владения Владимирова до нынешняго веку, …не столько отменился, чтобы стараго разуметь не можно было: так, как многие народы не учась, не разумеют языка, которым предки их за четыреста лет писали радивеликой его перемены, случившейся чрез то время» . Язык церковнославянский служит неиссякаемым источником обогащения живого литературного русского языка, содействуя развитию русской мысли и русского слова и слога.
Далее Михаил Васильевич, с искренним и горячим чувством истинного патриота и поэта говорит: «Рассудив такую пользу от книг церковных славянских в российском языке, всем любителям отечественного слова безпристрастно объявляю и дружелюбно советую, уверяясь собственным своим искусством, дабы с прилежанием читали все церковные книги, отчего к общей и ксобственной пользе воспоследуют» . В 1751 г. он писал: «старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славянского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова, нелепости, входящие к нам из чужих языков», – и пояснял, что «оные неприличности ныне небрежением чтения книг церковных вкрадываются к нам нечувствительно, искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют… российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго церковь российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет» .
Таким образом, благоприятное будущее русского литературного языка М.В. Ломоносов видел в опоре на славянский язык, что и было подтверждено в начале ХIХ века. Слова М.В. Ломоносова звучат вполне злободневно и сейчас, когда наш язык испытывает натиск западной массовой культуры. Вместе с тем приведенные цитаты из трудов М.В. Ломоносова показывают, что и в его время уже нужны были специальные меры по укреплению знания церковнославянского языка в русском обществе, которое начинало больше ценить западную культуру, нежели собственное богослужение. В начале ХIХв. уже не все прихожане, особенно «образованного» сословия, понимали читаемое в храме, как показывает сложившаяся в дворянской среде поговорка: «Читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». По-видимому, церковной манере чтения, которая не удовлетворяла новым эстетическим запросам дворянства, начинали предпочитать французскую декламацию. Церковнославянскому языку отказывали в «толке», то есть осмысленном употреблении. Церковнославянский обогащал русский литературный язык, но в некотором социальном слое сам как бы отходил на периферию.
И все же вплоть до конца ХIХ – начала ХХ вв. славянский воспринимался как язык живой не только на богослужении, но и вообще в церковной среде, а через нее - в значительных слоях общества. Достаточно вспомнить, насколько естественно входят цитаты из Священного Писания в труды святителя Игнатия Брянчанинова и других русских подвижников веры, и насколько их слог, близкий к церковнославянскому, способствует более глубокому постижению читателем предмета их рассуждений. Нынешняя читающая публика, заново открывая для себя их творения, именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.
Для многих ревнителей благолепия русского языка церковнославянский был не только источником вдохновения и образцом гармонической завершенности, стилистической строгости, но и стражем, как это полагал М.В. Ломоносов, чистоты и правильности пути развития русского языка. И именно эту функциональную сторону древнего языка – языка, не отрешенного от современности - следует осознавать и воспринимать и в наше время.
В нынешней России церковнославянский многими ощущается как язык «мертвый», т.е. сохранившийся только в церковных книгах и службах; во всех иных случаях, даже при домашнем чтении Священного Писания, в ходу русский язык. Не так было в дореволюционные времена. Об этом свидетельствуют многочисленные источники. Закон Божий преподавался в учебных заведениях не менее десяти лет. Молитвы, Символ веры были исключительно на церковнославянском языке. Он звучал постоянно: Литургию многие знали наизусть; заповеди Моисея, заповеди Блаженства, молитвы, тропари, небольшие притчи из Евангелия также заучивались наизусть. Отдельные гимназисты прислуживали в церкви, читали часы, исполняли обязанности псаломщика. Церковнославянский язык звучал даже чаще, чем воспринимался зрительно.
Необходимо возродить интерес к церковнославянскому языку именно как к родному языку, которым владели наши предки. Нельзя русский и церковнославянский язык считать разными языками. Это две ветви на одном корне, но одна из них, русская, искусственно ломается, и к ней прививаются чужие отростки, а другая, церковнославянская, всячески поддается забвению и хоронится.
Охранитель устоев Святой Руси и ревнитель церковнославянского языка адмирал А.С. Шишков черпал сокровища из этого неиссякаемого родника. Защищая церковнославянский язык и веру отцов, он основал «Беседу любителей русского слова» и написал в 1803 г. «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», где защищал невозможность разорвать узы церковнославянского и русского. В этих узах видел он спасение народной нравственности и веры: «Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык. Никогда безбожник не может говорить языком Давида: слава небес не открывается ползающему в земле червю. Никогда развратный не может говорить языком Соломона: свет мудрости не озаряет утопающего в страстях и пороках…» О таком языке воскликнул однажды Иван Сергеевич Тургенев: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины, – ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»
Могущество и величие придает русскому языку его церковнославянский пласт, обеспечивающий уникальное богатствосинонимических рядов. Свободный языкпредоставляет нам возможность свободы выбораслова из его огромнейшего богатства . А.С. Шишков рассматривает церковнославянский язык как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности: «Отсюда все благозвучные и знаменательные слова наши, как-то: великолепие, велемудрие, присносущный, злокозненный, благобытность, громовержец, низринуть, возблистать.Не мудрено, что юношество наше, не приучаемое никогда к чтению священных книг, наконец, совсем отвыкли от силы и важности языка родного. Но если мы красоты подобных мест, как: Господь рече, да будет свет,и бысть,или; видех нечестиваго, высящася яко кедры ливанския, мимоидох, и се не бе,не станем чувствовать - горе народу!» .
В ХХ веке много внимания данной проблеме уделял известный наш русский философ-эмигрант Иван Александрович Ильин. Особенно глубоко волновала его проблема реформы языка, которая была проведена в первые годы советской власти. В 50-е годы ХХ века им был написан ряд статей: «О русском правописании», «О наших орфографических ранах», «Как же это случилось (заключительное слово о русском национальном правописании)» , где он с болью пишет об уничтожении «дивного орудия», которым является язык народа, о насильственном отторжении от него всего того, что связывало его с православной культурой.
И тем не менее для многих, в том числе и священнослужителей, людей церковных, церковнославянский язык в лучшем случае остается только языком богослужений, а для домашнего чтения, даже книг Священного Писания, используются переводы на современный русский язык.
Когда речь идет о переводе богослужебных текстов на русский язык, прежде всего, важно уяснить, действительно ли нашей Церкви необходима «облегченная» и «общедоступная», так сказать, «русифицированная» служба? И вместо того, чтобы сознательно отсекать современную Россию от необозримого живоносного пласта ее духовной культуры, не лучше ли и не проще ли усовершенствовать саму систему начального православного образования и принципиально расширить катехизаторскую деятельность Церкви? Религияозначает связь человека с Богом; связьэта и является языком. Нам для осуществления такой связи Бог даровал церковнославянский язык. В нем ярко выражена идея христианского вероучения. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. Идея перевода церковнославянских богослужебных текстов возникла в обновленческой среде. В 1919 г. священник Иоанн Егоров создал в Петербурге модернистскую группировку под названием «Религия в сочетании с жизнью». В своей приходской церкви он затевает самочинные нововведения: выносит Святой Престол из алтаря на середину храма; принимается за исправление богослужебных последований, пытается перевести богослужение на современный русский язык. Священник А. Боярский в Колпине под Петербургом организует еще одну обновленческую группировку «друзей церковной реформации» и т.д.
Эта идея - замены при богослужении церковнославянского языка русским - жива и сейчас. Но давайте посмотрим, что произойдет, если при переводе заменить только одно слово доброна хорошо.
В слове добропервоначальный корень доб-,то есть мир устроен у-доб-но, подходящим образом. И человек был задуман и создан как венец творения: по образу и по-доб-ию Божию, то есть так, что был у-доб-ен Богу, подходил, соответствовал Ему по красоте и доб-роте. Поэтому и называются пре-по-добнымисвятые люди, в высшей степени подобные Творцу. Ведь приставка пре-показывает высшую степень качества: пречистая, преславный.Слову доброблизкородственны доблий, доблестный –они характеризуют людей, совершающих подвиги во славу Божию. Слово же хорошоодиноко, нет у него словообразовательного гнезда типа «хорошота», «хорошетель»по типу «доброта», «добродетель» .
Конечно, происходящее в России в те годы не было случайностью. Это готовилось на протяжении столетий. Митрополит Вениамин (Федченков) писал: «Государство совсем не при большевиках стало безрелигиозным внутренне, а с того же Петра. Секуляризация, отделение их (Церкви и государства), - и юридическое, а тут еще более психологически жизненное, произошло более двухсот лет тому назад» . Октябрьский переворот лишь «законодательно» завершил то разъединение Церкви и общества, которое накапливалось постепенно. 11 декабря 1917 года постановлением Совета Народных Комиссаров республики из духовного ведомства в ведение Народного комиссариата по просвещению были переданы все учебные заведения, а затем специальным постановлением Наркомпроса во всех учебных заведениях отменилось преподавание церковных дисциплин (в том числе и церковнославянского языка) и упразднились должности законоучителей.
23 января 1918 года Совет Народных комиссаров обнародовал декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», и новая власть с ожесточением повела борьбу за ликвидацию духовной основы жизни народа, за искоренение из его памяти прошлого, за уничтожение всех памятников его культуры. А носителем всего этого является язык народа, это «дивное орудие», которое, как пишет Иван Александрович Ильин, «создал себе русский народ, - орудие мысли, орудие духовного и душевного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие права и государственности - наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык» .
И этот «великий и могучий» новая власть в результате реформы 1918 года наполнила, по словам И.А. Ильина, неслыханно уродливыми, бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости, но еще особенно тем, что растерзала, изуродовала и снизила его письменное отличие. И эту искажающую, смысл убивающую, разрушительную для языка манеру писать, объявила новым правописанием». Прислушаемся далее к рассуждениям И.А. Ильина: «Человек даже стонет и вздыхает не зря и не бессмысленно. Но, если и стон его, и вздох его полны выражения, если они суть знаки его внутренней жизни, то тем более его членораздельная речь, именующая, разумеющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, рассказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая - полна живого смысла, жизненно драгоценного и ответственного. Весь язык служит этому смыслу, т. е. тому, что он хочет сказать и сообщить. Это есть самое важное в языке, все определяющее. Слова могут быть не только произнесены, но еще и начертаны буквами, тогда произносящий человек может отсутствовать, а речь его, если только она верно записана, может быть прочитана, воспроизведена и верно понята целым множеством людей, владеющим этим языком» . Понята, если только не изменился смысл ранее написанных слов и правил их написания. А реформа 1918 года, в значительной мере сузив или почти уничтожив исторические основы русского правописания и его связь с церковнославянским, сделала и саму возможность понимания проблематичной.
И.А. Ильин приводит примеры, когда одна единственная буква изменяет смысл слова. Например: «Не всякий совершонный (т. е. сделанный) поступок есть совершенный (т.е. безупречный) поступок». При погашении этого буквенного различия устраняется глубокий нравственный смысл этого изречения. Изъятие из русской гражданской азбуки ряда букв церковнославянского алфавита в 1918 году русский народ связал с гонением на Православную Церковь; появилась поговорка: «Фиту убрали - церкви рушить стали».
Вся ткань языка чрезвычайно впечатлительна, имеет огромное смысловое значение. Это особенно выясняется на омонимах, т. е. на словах с одинаковым звучанием, но с различным смыслом. Русский язык при старой орфографии победоносно справлялся со своими омонимами, вырабатывая для них различные начертания, но реформа погубила эту драгоценную языковую работу целых поколений.
Новая орфография отменила букву«i». И началась путаница. В понятие, которое ранее начерталось у нас буквами мiр, святые отцы изначально вкладывали все «земное торжище мiрское» как вместилище всечеловеческих страстей. По Евангелию, это и есть мiр, лежащий во зле.Предвечно же существует иной, мир - горний, как непрерывное и совершенное согласие и тишина, который присущ только Богу. Истинный мир мiра сего и может лишь посылаться Свыше – в Православную Церковь, по соборным ее молитвам. Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как м iр дает, Я даю вам. (Ин.14, 27). Потому, как и прежде, от единого Начальника всемирной Тишины - Святая Церковь Православная стяжает дух мирен непрестанными молитвами и посылает мир всем, и призывает всех: миром(тишиною и согласием) Господу помолимся,чтоб возлюбить друг друга в единомыслии. Расставим же точки над «i»: человек либо стяжает смирение, дух мирен, либо накапливает в себе войну тайную или явную, которую неизбежно исторгает в окружающий мiр.
Буква «ять»была объявлена бессмысленной и заменена на «е». А ведь еще М.В. Ломоносов в «Российской грамматике» мотивированно предупредил, что не надо трогать букву «ять»: «Некоторые покушались истребить букву «ять» из азбуки российской. Но сие как не возможно, так и свойствам российского языка противно» .
Объявив упрощение письма, его усложнили. Раньше буква «ять» своим ярким видом «рисовала» для зрительной памяти корни, суффиксы и окончания, где обреталась, и которые вполне охватывались памятью. Она ненавязчиво развивала лингвистическое мышление. Теперь же педагоги рисуют опорные картинки, чтобы как-то разгрести кучу из многочисленных безударных Е,смешиваемых на письме с И.Однако известно, что и безударные звуки создают не только внешнюю форму и содержание слова, но и его древний, едва слышимый «вечерний звон» чувств, мелодий, настроений. Слово есть воссоздание внутри человека мира.
Наряду с изменением орфографии русского языка происходит и другая работа, которая менее заметна, а из-за этого и намного опаснее: подмена первоначального смысла слов или выбор из множества значений слова - одного, не используемого в Священном Писании и в богослужебных текстах. Орфография слова остается, а смысл написанного искажается, переворачивается. Например, полным ходом идет подмена смысла такого величайшего слова, как любовь.
«В любви должно быть благочестие», – говорит святитель Иоанн Златоуст. Любовьже современными людьми часто понимается лишь как извращение седьмой заповеди Моисея (Не прелюбодействуй), которое причинило много бед. Так, в древности города Гоморра и Содом за это были сожжены серным огнем, спадшим с неба, а в новые времена плотская любовь отвратила многих от любви к Богу.
Можно привести и другие примеры. Глагол глумитьсяимел два значения: 1) рассуждать, размышлять; 2) насмехаться над кем-то, издеваться. Первое значение исчезло из русского языка, а между тем пророк Давид очень часто использовал это слово в первом смысле. (Вернее, указанный глагол использовался при переводе псалмов). В псалме 118, стихе 14 читаем: «В заповедех Твоих поглумлюся, и уразумею пути Твоя». А стих 48 гласит: «Воздвигох руце мои к заповедем Твоим, яже возлюбих, иглумляхся во оправданиях Твоих». Тварьозначала «весь мир, сотворенный Богом, или (особенно) человек», сравним «Проповедуйте Евангелие всей твари»(Мк. 16, 15), то есть никого не исключая, всякому человеку. Сейчас же это слово превратилось в ругательство, оскорбление.
Противоположные метаморфозы произошли со словами, произведенными от слова лесть,первоначально «обман, коварство». Если лестный- это «обманчивый, коварный», то прелестный- то же, что и лестный,но в превосходной степени, а в современном русском языке синонимом этому слову стало слово прекрасный.И таких примеров можно привести множество.
Современный читатель, читающий старинные книги на церковнославянском языке, многие слова которого очень похожи на русские слова, нередко вводится в заблуждение. Ему уже непонятен смысл текста, а значит и образ мыслей наших предков. И если строители Вавилонской башни из-за своей гордыни перестали понимать друг друга, то так и мы перестаем понимать наших предков.
А.Л. Дворкин в своей книге о тоталитарных сектах нашего времени утверждает: «Кто контролирует язык человека, тот контролирует его сознание» . Одна грандиозная попытка замены языка известна: она совершилась после прихода к власти большевиков. У С.Я. Маршака есть стихотворение: любознательный пионер спрашивает удедушки, что такое царь, слуга, Бог,и тот отвечает, что да, были такие слова, но сейчас их нет, и какой ты счастливый, внучек, что тебе не нужно знать эти слова. Зато появились Рабкрин, зарплата, ВЦСПС, жилплощадь, конармеец.На этом жаргоне говорила целая страна, творили поэты. Конечно, до конца уничтожить русский язык и вытравить из него все христианские слова и понятия большевикам не удалось. Но во многом они преуспели. Сейчас советской власти больше нет, но пошел новый процесс: сегодня один «новояз» успешно заменяется другим .
Так получилось, что язык, на котором сегодня говорит наша страна, утерял многие понятия Православной Церкви. Люди сейчас или не понимают таких простых слов, как, например, покаяние, грех, ересь, таинство, молитва, спасение ит. п., или вкладывают в них совершенно иной смысл. Зато по телевизору говорят о карме,энергетике, чакрах, медитации,и эти слова падают на хорошо удобренную почву. А вот когда священник говорит, что нужно покаяться, нужно обратить взор внутрь себя, нужно молиться и участвовать в таинствах, - это непонятно, это намного труднее и далеко не так «комфортабельно».
А.Л. Дворкин указывает, что у американского движения «New Age» (Нью Эйдж) есть свой словарь, который встречается во всех наших СМИ: глобальная деревня, космический корабль Земля, новое мышление.Воспринимая эти термины, людиначинают мыслить соответствующими категориями. И эта новая атака на христианство куда более опасна, чем все предшествующие .
Борьба с обновленцами закончилась только после Великой Отечественной войны. Все храмы были возвращены Московскому Патриархату. Но желание изгнать из Церкви церковнославянский язык многими не оставляется и в настоящее время, причем это желание мотивируется якобы сложностью понимания хода богослужения. Разберемся в этом подробнее.
Богослужение - это целое (синтез), элементы которого - чтение, пение, архитектура храма, иконопись, язык и т. д. служат его гармонии. Здесь все не так, как в жилищах людей, но церковь есть дом Божий, а не жилище человеческое; в ней все подчинено идее богопочитания, и при свете этой идеи мы понимаем, что так и должно быть - в архитектуре, музыке, языке. По своему возвышенному характеру, по своей силе и звучности церковнославянский язык является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Высшие стремления духа, отрешенные от земного и направленные к небесному, чистому и вечному, получают наиболее соответствующее выражение в этом языке, далеком от всего обычного, житейского. Церковнославянский язык создает для молитв и песнопений возвышенный стиль, являясь в этом отношении неисчерпаемым сокровищем .
На особый, наддиалектный характер церковнославянского языка (который лингвисты называют «старославянским» вслед за А. Мейе, употребившим этот термин в одной из своих работ) указывают современные исследователи: «…старославянский язык возник в процессе перевода… греческих богослужебных текстов и был по определению наддиалектным и нормированным образованием, первым славянским языком христианского культа, сознательно дистанцированным от языка бытового общения» .
Итак, церковнославянский язык лучше передает импульс религиозной жизни, глубже выражает молитвенные чувства. Древние языки вообще более приспособлены для выражения явлений и динамики духовной жизни. Это первая и главная причина необходимости их сохранения в православном богослужении. Второе основание - глубина самого перевода. Богослужебные тексты – это шедевры священной поэзии особого типа и порядка. Православные церковные службы называют опоэтизированным, иконографическим, поющим богословием. Переводчики, создавая тексты на церковнославянском языке, опирались на толкование Священного Писания отцами Церкви . Отсюда необычайное многообразие смыслов церковнославянских слов, обогащающих сознание временного человека. Так, А.В. Григорьев указывает, что исконное значение славянского слава- это «мнение». Под влиянием греческого языка и культуры данное слово начинает употребляться в значениях «хвала, почетная известность, совершенство, блеск, великолепие, сияние»; наконец, как название церковного песнопения» .
Третье основание - традиция. Это актуальное бытие прошлого в настоящем. Живая традиция сохранила нам дивное, неповторимое православное богослужение. Церковное богослужение - это синтез жизни Церкви в эпоху ее древнего расцвета. Древние языки имеют очень важное значение для сохранения в чистоте и внутренней целостности одного из видов Церковного предания - богослужебного канона. Славянский язык наряду с другими древними языками стал священным языком Церкви. Особо ценным представляется в этом отношении издание параллельных текстов Священного Писания на древних языках - древнееврейском, древнегреческом, латинском, церковнославянском. Образцом подобного учебного издания служит, например, осуществленное Греко-латинским кабинетом Ю.А. Шичалина издание Первого Псалма на древних и новых языках с приложенными толкованиями святых отцов .
Наконец, нельзя упустить из виду и тот факт, что в церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей - и сливаются с ним в единстве молитвы всей России и всех славян, в единстве веры и любви. Церковнославянские песнопения живы и живительны. Они не только живых членов Церкви связуют воедино, но и тех, которые уже умерли для земной жизни. Наши святые угодники земли Русской - преподобный Антоний (+1073) и Феодосий (+1074) Киево-Печерские, преподобный Сергий Радонежский (+1392), преподобный Серафим Саровский (+1833); святые угодники земли Сербской, например, святой архиепископ Савва (+1237); святые чудотворцы Болгарские, например, преподобная Параскева (ХI в.), преподобный Иоанн Рыльский (+946), и множество других православных славянских святых, начиная со святых Кирилла (+869) и Мефодия (+885)- молились на этом же церковнославянском языке и теми же словами, какими и мы теперь молимся. Этой традицией следует бесконечно дорожить. Итак, православное богослужение на церковнославянском языке хранит в себе огромный потенциал духовных сил и энергии, ценный не только для нас, но и для будущих поколений.
Церковнославянский язык, обогащенный через переводы с греческого, в своем лексическом и синтаксическом строе имел благотворное влияние на русский литературный язык ХIХ века. Он и сейчас содействует поддержанию духовного единства как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Церковнославянизмами проникнуты русские святоотеческие творения, и нынешняя читающая публика именно благодаря их возвышенному языку приобщается к строю мыслей и чувств верующего христианина.
Церковнославянский язык может рассматриваться как средство возвращения к религиозно-нравственным истокам русской ментальности. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. В церковнославянском богослужении православные слышат молитвенный голос своих отцов и дедов - Святой Руси, Церкви Небесной и Торжествующей. Церковнославянский язык, далекий от всего обычного, житейского, по своему возвышенному характеру является наиболее совершенным средством для выражения религиозных настроений православного русского человека. Овладеть этим сокровищем не только путем практическим (клиросного чтения и пения), но и теоретическим (методом историко-филологического анализа) - задача первостепенной важности.
Ремнева М.Л. Древнерусский и церковнославянский //Древние языки в системе университетского образования. Исследование и преподавание. М., 2001. С. 237-238.
Григорьев АВ. К вопросу о коннотативном компоненте значения старославянского слова//Древние языки в системе университетского образования. Исследования и преподавание. М.. 2001. С. 110.
Значение и роль церковнославянского языка в развитии русского литературного языка.
Сегодня во всем мире осуществляется преподавание в школе ведущего языка своего культурно – исторического наследия: латыни – народам Западной Европы, арабского – мусульманским народам Востока, древнееврейского – еврейским детям даже в Москве… Тогда как сегодня русская национальная школа, современный русский литературный язык, русский народ искусственно оторваны от своего языкового фундамента: церковнославянский язык выпал из программ общеобразовательных школ.
А разве может существовать культура народа без языка ее носителей? Церковнославянский язык для русского православного человека всегда был и до сих пор остается родным языком. На протяжении целого тысячелетия он формировал русскую личность и литературный язык.
Церковнославянский язык – это наша старинная драгоценность. Древние книжники сравнивали его с иконой.
Первым всерьез задумался над ролью церковнославянского языка в русской культуре М. В. Ломоносов. Великий ученый, глубоко осознавая духовные истоки русского литературного языка, заповедал нам церковные книги читать и сохранять церковнославянский язык в богослужении. Забыв предупреждение апостола науки и веры, враги Православия постарались изгнать церковнославянский язык из памяти русского народа. Но не сгорело в огне слово Божие, не были уничтожены и церковнославянские истоки русского языка.
По мнению Александра Семеновича Шишкова, министра Народного Просвещения первой половины XIX века, известного адмирала – церковнославянский язык - корень и основание российского языка, он сообщает ему богатство, разум, силу и красоту.
Русский литературный язык нельзя изучать в отрыве от языка Церкви. По подсчетам академиков Л. В. Щербы и А. А. Шахматова, более 55% его элементов на разных языковых уровнях – церковнославянизмы. Г. Р. Державин и А. Кантемир писали свои оды фактически на церковнославянском языке. Их произведения содержат до 90% церковнославянизмов.
Некоторые ученые сравнивают церковнославянский язык с лозой, а русский литературный язык с ветвью, привитой к лозе. Он был и остается исторической памятью русской культуры, воспитывает чувство Родины. Это язык, заложенный в генетической памяти нашего народа.
Что мы имеем на сегодняшний день?
Если на рубеже XVII – XVIII столетий церковнославянский язык обслуживал потребности церковной и светской мысли, был не только языком богослужения, но и языком народного просвещения и образования, то в настоящее время функции церковнославянского языка сужены. Он является богослужебным языком Русской Православной церкви, служит средством воцерковления и современного православного образования и воспитания православных христиан.
Церковнославянский язык возвратился в современную православно-ориентированную школу, что обусловлено возрождением традиций дореволюционных классических гимназий, в которых изучение древних языков являлось фундаментом формирования языкового сознания школьников.
В Православной гимназии г. Белгорода церковнославянский язык преподается с момента образования гимназии (с 1995 года). Результатом моей работы по преподаванию этого предмета стало создание программы факультативного курса «Церковнославянский язык» для 2-7 классов, адаптированной к профилю нашего учебного учреждения.
Первый раздел посвящен начальному обучению языку. Знакомство с грамматикой и синтаксисом – задача второго раздела программы.
На преподавание церковнославянского языка отводится малое количество часов, что ограничивает возможности его изучения, не оставляя времени для углубления знаний и закрепления пройденного материала. Даёт возможность преодолеть эту проблему интеграция предмета с другими курсами.
Мной разработаны рекомендации к интеграции курса церковнославянского языка с курсом русского языка, в процессе разработки – рекомендации по интеграции с такими предметами, как Закон Божий, литература, история, музыка, изобразительное искусство. При оптимальной методике преподавания, оптимальном распределении времени эти курсы могут содействовать углубленному изучению каждого из них.
Наиболее плодотворно, на мой взгляд, состоялась интеграция с русским языком .
Мной были разработаны и проведены уроки по темам: «Употребление букв Ъ и Ь в русском и церковнославянском языке» (3 класс), «Полногласные и неполногласные звукосочетания в корне слова» (5 класс), «Исторические чередования согласных на примере глаголов» (6 класс).
Изучение церковнославянского языка в современной школе придаст жизнь и смысл изучению русского, незыблемую прочность приобретенной в школе грамотности. Обогатится сама по себе лексика, откроется русская литература, тексты которой проходят в школах, не понимая многих слов.
Что значит «лежать на одре», что такое «длани», «ланиты» и прочее? Возьмем название романа Толстого «Война и мир»: что оно означает? Спросите у любого школьника. Он ответит, что мир – это период между войнами. А у Толстого мiръ – это общество. Часто даже культурные люди, имеющие университетское образование, этого не знают. Это результат отрыва от своих речевых корней. Убрав в 1918 году i – десятеричную из гражданского письма, новые правители – богоотступники чудовищным образом запутали два значения слова мир: в середине с и / иже / – восьмеричной слово имеет значение - «спокойствие, тишина», с i / и /– десятеричной – «вселенная, общество». Именно второе значение Л. Н. Толстой вкладывал в название романа «Война и мiръ». Когда же священник в храме возглашает «Миромъ Господу помолимся», то как надо понимать: «всем мирянам дружно приступить к молитве» или «молиться с миром и покоем в душе, в тишине»? Правильно будет второе.
Нужно объяснять учащимся причины появления в современном русском литературном языке уникальных синонимических рядов типа: палец – перст; глаз – око; город – огород – ограда; голова – глава; сторона и страна, один и единый, единица; горячий – горящий; просвечивать – просвещать; чужой и чуждый; невежа и невежда и т.д
Результатом интеграции церковнославянского языка с музыкой явился урок «Рождественские песнопения» (7 класс).
Хотелось бы сказать о ближайших перспективных планах по налаживанию межпредметных связей .
Возможности интеграции церковнославянского языка с изобразительным искусством достаточно высоки. Безусловно, это, в первую очередь, работа над иллюстрациями к Библейским сюжетам. Также можно выполнять рисунки буквиц (инициалов) или шрифтов.
Возможна также интеграция церковнославянского языка с математикой . Изучая систему записи числительных в церковнославянском языке, полезно для закрепления материала давать детям простейшие примеры на сложение и вычитание как арабскими, так и славянскими числами. Можно давать цепочки для устного счета на время. Кроме того, детям будет интересно знать, как ведется запись летоисчисления.
Сегодня судьба народа русского в руках учителя и тесно связана с судьбой русской школы. История свидетельствует, если нет школы, воспитывающей активных носителей языка и некому читать тексты данного языка, то язык мертв. Сходит с арены истории и народ, создатель, носитель и хранитель данного языка.
В настоящее время должно быть всенародное осознание необходимости изучения священного церковнославянского языка. Необходимо воссоздать условия восстановления преподавания церковнославянского языка в русской школе и разработать такую методику преподавания русского языка, которая предусматривала бы проникновение материала церковнославянского и русского литературного языков. Насущной проблемой становится также выявление духовных функций священного языка славян. В наше время, когда ведется непримиримая борьба за души людей, церковнославянский язык является верной стезей, ведущей человека к Богу. Таким образом, преподавание церковнославянского языка в школе должно преследовать двуединую цель – богодуховную и собственно лингвистическую.
Это большое счастье, что мы владеем красивым русским языком, но он бы не был таким прекрасным, если бы его не обогатил особенный, возвышенный церковнославянский язык.
Литература
Журавлев, В. К. Совершенствование содержания и методики преподавания русского языка в начальной школе / В. К. Журавлев, Т.А. Журавлева. – М., 1990.
Журавлев, В. К.. Русский язык и русский характер / В.К. Журавлев. – Московский патриархат, Отдел религиозного образования, 2002.
Журавлев В. К.. Церковнославянский язык в современной русской национальной школе / В.К. Журавлев. – Вятка, 1994.
Журнал московский Патриархии, №2, 1994.
Журнал «Глинские чтения», изд-во «Самшит-издат», №6, 2005.
Журнал «Глинские чтения», изд-во «Самшит-издат», №11, 2005.
Ломоносов, М. В.. Рассуждение о пользе чтения книг церковных / М.В. Ломоносов. – М., 1935. – Сочинения. – Т3.
Соболев, Архиепископ Серафим. Русская идеология/ Архиепископ Серафим Соболев. – СПб., 1993.
Сборник докладов XIV, XV Рождественских чтений. – М., 2005,2006.
Церковнославянский язык: преломление традиций. Доклады секции «Церковнославянский язык». – М.: «Кругъ», 2006.
Вклад, сделанный Солунской двоицей в культуру русского мира на самом раннем этапе его становления, трудно переоценить. Как известно, основной заслугой Константина-Кирилла и его брата Мефодия стало изобретение азбуки для одного из диалектов староболгарского языка, носители которого составляли компактную диаспору, проживавшую в Фессалониках во времена жизни будущих просветителей. Именно этому диалекту суждено было лечь в основу будущей славянской письменности, и со временем, претерпевая изменения, обусловленные активным взаимодействием с восточнославянским лингвистическим субстратом, образовать удивительно разнообразную, необыкновенно богатую, сумевшую впитать в себя и выразить в себе все неповторимые, самобытные особенности национального менталитета русскую литературу.
Точным барометром, дающим прямой ответ на вопрос о роли церковнославянского языка в современной литургической жизни Церкви, является реакция любого воцерковленного христианина на инициативу упрощения богослужебных текстов, их перевода на современный язык: реакция, как правило, резко негативная. Не стоит забывать, что во многом языковая реформа легла в основание самого большого и болезненного в истории Русской Церкви раскола - раскола между староверами и никонианами. Резкие выпады протопопа Аввакума против таких прав литургического текста, как «приидите пием пиво новое» (в Пасхальном каноне, вместо «приидите пием питие новое»), могут оказаться созвучными и современным прихожанам православных храмов. Не следует забывать и о том, что обвинительный вердикт преподобному Максиму Греку был вынесен на основании установки факта его лингвистической некомпетентности и даже то смягчающее обстоятельство, что преподобный был нерусским человеком, человеком иной культурной формации, не послужило смягчающим обстоятельством в рассмотрении такого страшного согласно пониманию современников преступления, как искажение чистоты церковнославянского слога. Итак, язык, образ выражения мыслей во время молитвы есть форма, которая неотъемлемо связана с содержанием. Язык обладает самодостаточной значимостью и конденсирует духовный опыт всего народа, на всем протяжении его исторического бытия.
Церковнославянский язык - это тот язык, молитвы которого произносил сонм русских святых: преподобный Антоний и Феодосий Печерские, преподобный Сергий, Серафим. Отказ от него есть самопредательство, акт духовно-исторического суицида.
Конечно, же изначально церковнославянский язык создавался как язык сакральный, предназначенный для передачи сакральных смыслов, язык избранных и посвященных. Первые слова, написанные новой азбукой святым Кириллом, были по преданию, слова первого зачала Евангелия от Иоанна: «Искони бе слово, и слово бе к Богу, слово бе Бог». Высокое звучание, возвышенный слог дистанцировал происходящее внутри храма от всего прочего, от профанного пространства за пределами его стен. Ясен и тот факт, что церковнославянский язык, в том виде, в котором его запечатлели первые памятники письменности, да и редакции позднейшего времени никогда не был разговорным языком для восточнославянских племен, проживавших на территории Руси в первые века становления государственности. Конечно, староболгарский язык во всем его диалектном разнообразии и древнерусский язык как совокупность восточнославянских говоров, впоследствии разделившихся на украинский, белорусский и русский языки, некогда восходили к единому общеславянскому праязыку, однако к 9-ому веку разные ветви этого общеславянского языка разошлись в своем развитии куда далее, нежели различные говоры одного и того же языка. Лингвисты до сих пор решают тот факт, какие из грамматических категорий церковнославянского языка существовали в разговорном древнерусском языке. Так, формы перфекта («отверзл еси разбойнику рай»), несомненно, были свойственны речи новгородцев и киевлян в 11, 13, 14-м веках, тогда как формы плюсквамперфекта («идеже бе лежало тело Иисусово»), по всей видимости, с самого начала были чужды речи жителей Древней Руси.
Итак, церковнославянский язык с самого начала был формой некоторого вида культурного, интеллектуального ценза. Проникновение в сакральное литургическое пространство требовало и продолжает требовать от человека определенных интеллектуальных, лингвистических усилий, без которых происходящее в стенах храма остается зачастую своего рода театральным представлением, построенным по законам неизвестного непосвященному жанра. Подобному тому как православная духовность отказывается от устроения сидячих мест внутри храма и таким образом уходит от санкционирования компромисса в бытовой аскезе, отказ от церковнославянского языка осмысляется духовной традицией как неприемлемая нравственная капитуляция.
Однако было бы неправомерно ограничить роль церковнославянского языка сферой внутрицерковного употребления: на деле церковнославянский язык вошел в структуру русского языка на всех его уровнях: фонетическом, морфологическом, синтаксическом, лексическом и других. Дело в том, что современный русский литературный язык есть данность, образовавшаяся в процессе многовекового синтеза письменного церковнославянского языка и разговорного комплекса восточнославянских говоров. При этом соотношение лингвистического наследия церковнославянского языка и разговорного языка восточных славян в современном русском языке разные историки русского языка оценивают, как 1:2, 1:3, 1:4. Это значит, что львиная доля современного русского языка воспроизводит языковые структуры разного порядка, впервые введенными в широкое пользование Кириллом и Мефодием в процессе письменного закрепления богослужебных текстов православной Церкви.
Церковнославянский язык составляет, несомненно, основу стилистического разнообразия современного русского языка, являя своими структурами такие полярные проявления в стилистической линейке, как высокий, возвышенный, величавый стиль, свойственный, например, державинским одам, с одной стороны («Воскресни, Боже, Боже правых, и их молению внемли, приди, суди, карай лукавых и будь Един царем земли»), и сниженный пародийный стиль щедринской «Истории одного города» - с другой («Елизавета Возгрявая», «гунявый градоначальник» и т. п). Именно это стилистическое разнообразие создает тот инструмент, с помощью которого русская литература смогла добиться того многообразия смыслов, которое позволяет осмыслить один и тот же факт сквозь призму совершенно различных интерпретаций, которое исключает фанатичную ограниченность в стоянии на своей единственно возможной правде, которое даровало свою долю читательских симпатий такому, казалось бы, ничтожному персонажу, каким представлен в последнем романе Ф. М. Достоевского четвертый из братьев Карамазовых - Смердяков. Впрочем, следует отметить, что подобного рода относительность применяется к оценке персонажей, людей, но не качеств характера, жизненных установок, осмысляемых вообще.
Народ - это и есть язык. Недаром в церковнославянском языке эти два слова совпадали друг с другом. Недаром именно языковые отличия признаются единственным и важнейшим критерием для классификации народностей. Понять, что воплощает в себе мифологема «русский мир» значит понят те коды, которые заложены в русском языке. Понять коды русского языка - значит спуститься в седую глубину веков и прикоснуться к церковнославянскому наследию, запечатленному Кириллом и Мефодием.
Публикации по теме
-
Князь аскольд в истории киевской руси
Аскольд и Дир – легендарные князья, в конце IX века правившие в граде Киеве, принявшие христианство и заложившие основы древнерусской...
-
«Ложь во спасение»: Почему греко-католики не признаются, что они не православные
Киевский Патриарший собор Воскресения Христова . Собор святого Юра во Львове. Украи́нская грекокатоли́ческая це́рковь , УГКЦ (в ряде...