Посмертные дневники валерия золотухина читать. Дневники Валерия Золотухина: Изменяю? Но ведь жена отпускает, сказав: набью морду девке, которая тебе не дает

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Валерий Золотухин
Таганский дневник. Книга 1

От составителя

Ровно десять лет назад, в августе 1991 г. (по иронии судьбы чуть ли не в канун путча), впервые увидела свет книга «Дребезги» с дневниками В. Золотухина о В. Высоцком. Перипетии публикации этой книги под стать ее содержанию – головокружительны и детективны. Мне посчастливилось участвовать в этих событиях под псевдонимом «издатель»! Тогда, обращаясь ко мне в своем «Предуведомлении», автор словами Гришки Отрепьева сказал: «Пусть мой грех падет не на меня, а на тебя, издатель. Так мы разделим пополам наше „преступление“».

И вот, составляя новую книгу «дневников» Валерия Золотухина, гораздо более полную, нежели все предыдущие вместе взятые, охватывающую почти полувековую историю жизни автора и театра на Таганке, я думаю: в чем суть этого «преступления» или подвига?

Представим себе абстрактно – человек пишет дневник своей жизни. Приходит время, и он решается опубликовать свои записи, что в этом худого? Да ничего, если эти записи не затрагивают личную жизнь других людей. А возможно ли это, если автор живет среди людей?! Да, если изменены имена, хронология и т. д. Но тогда это уже не дневники, а что-то другое. Вот перед этой дилеммой и стоял В. Золотухин десять лет назад, решая, печатать свой дневник о Высоцком или нет. А время было непростое и для театра и для страны. Будет ли потом такая возможность у автора, увидят ли его записи свет в будущем – на этот вопрос ответа не было. А книгу Золотухина о Высоцком ждали многие, особенно после выхода телефильма Э. Рязанова о Владимире Высоцком, где, благодаря «умелому монтажу», партнер и друг был выведен чуть ли не как «черный человек», Сальери Гения. Надо было отвечать, – оправдываться было бессмысленно и безнравственно. Это стало последней каплей, переполнившей чашу… И хотя друзья-коллеги по театру, с которыми советовался В. Золотухин, в один голос отговаривали его, предостерегая – «костей не соберешь», «дневник дело посмертное», «устами мертвого говорить в свой адрес столько комплиментов дело богомерзкое» и т. д., он все же решился… Вот что писал по этому поводу сам В. Золотухин в своем дневнике от 2 марта 1990 г.: «То, что я решил опубликовать, обычно завещают печатать после смерти, либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым», – это объясняет нам, читателям, очень многое, если не все.

Театральный дневник Валерия Золотухина – это удивительный роман о театральной жизни России второй половины XX века. Страсти, бушующие в этой книге, не уступают шекспировским, что же касается права автора на истину «в первой инстанции», то здесь решать тебе, Читатель XXI века, хотя уверен, что автор на это не претендует.

Представлять этого человека кому-либо в России нет нужды – его знают буквально все, – как драматического артиста, писателя, друга и партнера В. Высоцкого по театру на Таганке и т. д. Написал я это и задумался – а знают ли?! Считают ли Валерия Золотухина действительно другом Высоцкого? Может, для большинства он так и остался алтайским «Бумбарашем»? Сомнения развеял сам Владимир Семенович Высоцкий в своей знаменитой анкете.

В этой книге человек, не читавший ранее дневников Золотухина, откроет для себя его заново – этого «таганского домового», по меткому выражению Юрия Любимова.

Закончу словами Аллы Демидовой о дневниках Золотухина: «Он писал по принципу „Что вижу, о том пою“. Он это делал не для фиксации факта, а для разбега руки, потому что все время хотел писать, и, надо сказать, ему это удавалось. Даже в дневниковых записях, когда он набирает разбег и попадает в какую-то „жилу“ он ее разрабатывает, и получается отдельный литературный рассказ…»

А я уверен: никто из серьезно занимающихся историей театра на Таганке, да и просто почитателей русского театра, этих дневников не минует…

И, как говорится, в добрый путь!

Валерий Краснопольский

Предуведомление

Издатель!

Уважаемый!

Я устал от твоих уговоров напечатать что-то из дневников. Ты меня, что называется, достал. Ты же понимаешь, какой «гнев праведный трудящихся» я навлеку на себя этими «младозасранскими» откровениями. Если уж невинный рассказ о «Гамлете» в телепередаче Э. Рязанова вызвал такие отравленные стрелы в мой адрес – обещали «поставить на ножи», выжечь соляной кислотой глаза, сжечь дом «вместе с твоими щенятами» (очевидно, имелись в виду мои дети, потому что у меня, кроме кошки, никакой живности в доме нет), – то можешь представить, какой разносный шквал ненависти, сколько дерьма и злобы хлебну я опять от некоторой части уважаемой публики после опубликования стародавних записей! Ваня скажет; «Дневники – дело посмертное». Согласен. Лёня скажет: «Устами мертвого говорить в свой адрес столько комплиментов – дело богомерзкое!» Опять согласен. Но, как говорит Гришка Отрепьев, пусть мой грех падет не на меня, а на тебя, издатель Так мы разделим пополам наше «преступление».

Я много раз приступал к дневникам, желая что-то исправить, но каждый раз отступался. Мне страшно претит, когда некоторые из моих коллег пытаются печатно или устно скорректировать в угоду времени, художественному руководителю и толпе свои биографии, наивно полагая, что трудолюбивый монах Время не просеет все, не отсеет шелуху или ошибется и именно из наших журнальных подделок и поделок не извлечет, быть может, совершенно обратный корень, чем, кажется нам, извлекаем мы сейчас.

Я надеюсь на этого трудолюбивого монаха – Время – и рассчитываю на понимание читателя. Хотя не прошу снисхождения. Не кокетничая и не оправдываясь, я тебе скажу так, читатель. Я противен себе во многих тогдашних описаниях и суждениях. Но противен – сейчас. Потому что сейчас все видится по-другому. Когда я вновь и вновь обращаюсь к дневникам, я начинаю их читать как читатель, на даты я не обращаю внимания, – вот ведь какая штука, – так, будто я это говорю сегодня. А я писал это – тогда! В пылу, в момент. Это было тогда, когда мы были молоды, а потому «гениальны и бессмертны», и нам казалось, что вот еще миг – и мир у твоих ног, поэтому мы были все на равных или почти на равных. И посему наши суждения друг о друге были наотмашь или, наоборот, со знаком «гениально», и никак по-другому. Известные как-то еще ходили, держа грудь вперед, а неизвестные говорили: подождите, придет время – мы будем более знамениты, чем вы. В некоторых случаях так и получилось, и это, в общем, закономерно. Поэтому мне кажется, ничто сейчас не может омрачить ни имя Владимира Семеновича, ни чести моих коллег, да простят меня они. И когда я прошу читателя обращать внимание на даты, то для меня это очень важно.

Разумеется, я много опустил, что называется на «после смерти», убрал мат и зашифровал некоторые имена, потому что действительно печатное слово отличается от рукописного претензией на абсолютную истину. А я, упаси Боже, на нее не посягаю.

Конечно, я мог бы и здесь убрать некоторые места и что-то изменить… но, как говорится у Александра Сергеевича, «строк печальных не смываю». Иначе это потеряло бы уж тогда всякий смысл.

По совести, все это следовало бы уничтожить, как некогда В. И. Качалов сжег свои дневники. Да что Качалов – Пушкин сжег. И сохранилось письмо Пушкина, в котором он отвечает П. А. Вяземскому по поводу утери дневников Байрона. Но я на такой нравственный подвиг не гожусь. И потому… для человека, любящего Высоцкого всерьез и занимающегося изучением его личности и творчества без низкопоклонничества и кликушества, и эти свидетельства невольного соглядатая могут, как мне кажется, пролить свой дополнительный беспросветный свет.

Краткое свое предуведомление закончил бы я словами В.В. Розанова: «Родила червяшка червяшку. Червяшка поползла. Потом умерла. Вот наша жизнь».

Вот это дневниковое повествование, составленное по твоей просьбе, издатель, из строчек, связанных с именем В. Высоцкого, это – моя жизнь.

Пропущенные страницы из потерянного дневника, или «От „Живого“ к „Живаго“»

Когда идет раскручивание твоей биографии, твоей судьбы и в кино, и в театре, и в книгах, и все идет благополучно: и играются роли, и поются песни, и рождаются дети, то, конечно, люди, которые тебя вывели на эту орбиту, как бы забываются, уходят в тень, и ты считаешь это как бы своим прошлым, пройденным, но, оказывается, что все это прошлое дает всегда и давало такой мощный толчок, как свет в конце туннеля. Влияние прошлого очень сильно, потому что оно было воспитателем, заложило во мне какие-то вещи и как в человеке, и как в артисте.

Я надеюсь, что эта моя интонация в предисловии, взволнованная, поможет читателю понять, что я хочу сказать своей новой книгой «Таганский дневник». А предисловие, особенно этой книги, очень важно; в него вошли пропущенные строки моего дневника, заметки институтского периода, которые я потерял, но я знаю, что они были, но где они остались, в какой гримерной, в каком поезде, в каком самолете, а может быть, на Алтае, куда ездил я со своей первой женой… Насколько я помню, записки начинаются с того, с чего начинается эта книга – с нулевой тетради, но повторяю, в них пропал очень важный момент: моя двухгодичная работа в театре им. Моссовета.

А начну я писать свое предисловие такими словами: «Федору Фомичу Кузькину, прозванному на селе „Живым“, пришлось уйти из колхоза» – так начинается великая повесть Бориса Андреевича Можаева и моя роль в великом спектакле, многострадальном, трижды закрытом, но…

Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе
Жизнь прожить – не поле перейти.

Этой строкой из «Гамлета» заканчивается моя роль в спектакле «Живаго».

Путь, который я прошел от «Живого» к «Живаго», в полной мере заложила и Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, актриса, ученица Станиславского, режиссер, правая рука Завадского. Именно ей я и хочу посвятить предисловие к книге, как бы восстановить потерянные страницы дневника.

А начиналось все с того, что в 1958 году я поступил во ВГИТИС на факультет музыкальной комедии, то бишь оперетты, где главнейшей или ведущей дисциплиной был вокал.

Если человек умел петь, его набирали. И вот мы предстали перед Ириной Сергеевной, преподавателем актерского мастерства. Она не набирала нас, и тут есть одна тактика, о которой надо знать, чтобы понять поступок Ирины Сергеевны по отношению ко мне и назвать его героическим. Кафедра дорожила каждой единицей, и если, допустим, человек после окончания института попадал в оперный театр, это считалось престижным для кафедры, например, Пьявко.

Если же человек вокального отделения попадал в драматический театр, это считалось позором для кафедры, т. е. его, значит, не научили петь, и он вынужден пробиваться драмой. Главным было – как человек поет, а уж играть с горем пополам каждого научить можно, так считалось, да и, думаю, осталась эта позиция и до сих пор.

Таким образом, педагогу по актерскому мастерству предоставлялся материал постфактум, как кот в мешке, таких котов мужского и женского пола предстало перед Ириной Сергеевной аж двадцать пять, среди них и я. Именно этого дня я не помню, но я был как-то обескуражен таким педагогом. Кого ожидал я, парень из села, из деревни, ну если не Любовь Орлову или Целиковскую, Ирину Скобцеву или Ларионову, то хотя бы что-то рядом и обязательно белокурую.

Я был, разумеется, обескуражен и поражен высокой, тонконогой, худой, сутуловатой, с крупными зубами, с вечным беломором во рту, в пальцах которой после каждого занятия торчали горы напомаженных окурков, красно-фиолетовых.

Ну, конечно, мне тогда было неведомо, какую роль, величайшую, сыграет эта женщина в моей жизни.

Она буквально через несколько занятий оставила меня одного или отвела в сторону, я уже не помню, и сказала буквально следующее: «Молодой человек!» (Она обращалась ко всем на «вы», на «ты» она переходила, когда была расположена к человеку, и довольно быстро стала меня звать на «ты».) Так вот, она очень тихо сказала: «Молодой человек, запомните мои слова: ваше место в драматическом театре».

Теперь читатель пусть решит, были эти слова предательством или подвигом? Но в те времена о них никто не должен был знать.

Она тогда ставила «Короля Лира» и работала долго с Пастернаком. И это все нам рассказывала, приносила фотографии. На одной из фотографий читатель может увидеть их вместе после просмотра спектакля.

Рассказы о Пастернаке, о стихах, о судьбе его узнавали мы от Ирины Сергеевны, хотя занятия на отделении оперетты были далеки от таких поэтических глубин и погружений. Все эти литературные бои были как-то далеки от нас. Она была, как нам казалось, человеком уходящего века и должна была воспитывать только культуру речи, но часто, хотя это была и не ее прерогатива, рассказывала о культуре поведения и на сцене, и в быту.

Вот когда и где состоялся тайный сговор и вот почему я дал название предисловию «От „Живого“ к „Живаго“», чтобы дать ощущение не только времени, но и дать ощущение внутренней сути происходящего.

Я никогда и не думал, что когда-нибудь сыграю «Живаго», насколько полярные роли для артиста; роль Федора Кузькина, деревня деревенщиной, и суперинтеллигент Юрий Андреевич Живаго. И в это расстояние в четверть века уместилась вся моя жизнь в театре и кинематографе. Это был и несыгранный «Гамлет», и сыгранный Альцест в «Мизантропе», это и «Анна Снегина», и «Пакет», кстати, в котором меня увидел Любимов и, может быть, это сыграло решающую роль в его приглашении меня на роль Федора Кузькина.

А ведь именно Федор Кузькин и стал моей судьбоносной ролью в театре на Таганке. До этого я сыграл в нем первую роль, роль Грушницкого, работая при этом еще в театре Моссовета. Спектакль «В дороге» был премьерным, мою роль Пальчикова называли открытием. К тому же, я был введен Ириной Сергеевной в некоторые спектакли, ну, допустим, «Ленинградский проспект», где я встретился с выдающимся, великим артистом Николаем Дмитриевичем Мордвиновым.

Как же я умудрялся совмещать?

Грушницкий появлялся в спектакле во втором акте, а мой Пальчиков – в первом. Случалось так, что я играл первый акт в театре им. Моссовета, садился в такси, разгримировывался, выполняя категорические, безусловные требования эстетики Любимова, и мчал в театр на Таганке. Иногда Любимову приходилось растягивать антракт, ну, он сердился, конечно, но тем не менее раза два-три ему приходилось все это переживать.

В театре им. Моссовета я себя чувствовал достаточно уютно, Ирина Сергеевна исподволь стала меня готовить к работе в театре. И я… сами понимаете, что такое учиться в Москве и с первого курса знать, что ты имеешь уже свой театр и тебе обеспечена московская прописка и т. д. и т. п. И здесь можно было бы выбирать два пути – это как бы возлечь на лавры и, так сказать, плюнуть на себя, либо – по такому пути и пошло мое существование – прилагать максимум усилий, работать: по всем предметам у меня были только хорошие оценки, в том числе и по вокалу, потому что знал: доброму вору все впору.

Когда я заканчивал институт и играл в театре им. Моссовета, я женился на моей сокурснице Нине Шацкой. Она получила свободный диплом. В это время проходила реорганизация театра Драмы и комедии в театр на Таганке, и нас в этот театр Любимов взял. Он нуждался в молодых потому что он нес революционные идеи в театральную жизнь России.

Надо было уходить из театра Моссовета, полгода театр не отпускал, уговаривал поехать в Париж, но я уже был восхищен и сражен той театральной эстетикой, которую нес Юрий Петрович Любимов. И я хотел работать только у него.

Когда я уходил, Юрий Завадский, руководитель театра им. Моссовета, сказал, что я далеко не самый хороший поступок совершаю в своей жизни: я предаю своего учителя, который привел меня в этот театр, но я этим уговорам не внял, и правильно, наверное, сделал. Я поехал к Ирине Сергеевне, она была больна и лечилась в санатории. Она, конечно, ревновала, она, конечно, переживала, но она просмотрела все спектакли Любимова с моим участием и сказала: «Вы сделали правильный выбор, вы нашли свой театр». Мы опять перешли на «Вы». И вот этот груз она как-то сняла с моей души, груз предательства своего учителя.

Каждому актеру хочется играть главные роли. На первых порах этого у меня не было, хотя я был ведущим.

И вдруг, в 1967 году была напечатана повесть Можаева. Я стал репетировать роль Кузькина. Федор Кузькин надолго задержал меня в театре на Таганке. У меня были всякие моменты и приглашения в другие театры, но здесь надо понять, когда случился «Живой», ставший легендой как лучший спектакль Любимова – и пусть он был запрещен, но по искусству и по роли это состоялось, и я чувствовал и понимал свое положение первого артиста.

Это удерживало, и я счастлив, что так случилось, потому что Кузькин помог мне сыграть и Альцеста, и Глебова, и Отрепьева, и… Конечно, возможности мои театрального артиста у Любимова расцвели в полной мере. Но я счастлив и благодарен судьбе, что на какое-то время вошел в мою судьбу великий режиссер Анатолий Васильевич Эфрос. В театре им. Моссовета я имел счастье видеть великих артистов: Николая Мордвинова, Веру Марецкую, Любовь Орлову, Фаину Раневскую.

Это, конечно, иной театр, иная эстетика, и хоть тогда мы, молодые, были в задоре отрицания этого всего, теперь я понимаю, что это замечательный театр, только другой.

Но и в театре на Таганке, в его эстетике много доброго, хорошего, революционного, но сейчас я понимаю, что на волне вот этой дерзости и критики мы мало успевали постичь тончайшую культуру существования.

Книга «От „Живого“ к „Живаго“» по тексту и по периоду в моей жизни наиболее мне дорога и наиболее чиста.

Потом все покатилось в какую-то другую сторону, и жизнь начала вертеть тебя таким образом, что душа твоя попадала из огня да в полымя, и туда, и сюда, когда человек уже разрушается. На своем примере я это могу чувствовать, но если бы не было этого разрушения, не было бы и каких-то побед, которые были. Ибо только собственный опыт поможет артисту ворваться или надеть шкуру другого человека для того, чтобы быть убедительным в ней.

На премьере 18 мая 1993 года спектакля «Живаго» эмигрант Марк Купер посвятил мне стихи, которые я вынес в эпиграф.

И действительно, эта дистанция от «Живого» к «Живаго» представляется мне символичной и для времени, и для меня.

«Живой» пролежал на полках двадцать один год и вышел с разницей в четыре года с «Живаго». Двадцать один год я мечтал сыграть эту роль и ждал возвращения Любимова. Я ждал его из эмиграции, это одно из самых сильных моих желаний, надежд. Я хотел этого, чтобы он вернулся, вернулся обязательно для того, чтобы восстановить свой шедевр, и я дожил до этого дня.

Валерий Золотухин

Часть 1
Живой

«Ради своего искусства жертвуй, жертвуй пустяками житейскими. Бог превыше всего».

Бетховен.

Тетрадь № 0

Олеша пишет, что всегда что-нибудь хотел сделать, что-то должно было свершиться, что-то он сделает и будет все в порядке…

Мне тоже кажется, будто, вот я что-то сделаю, напишу, сыграю, научась, и наступит равновесие, гармония т. е. душевная. А как же быть с поговоркой «Лентяй всегда что-нибудь хочет сделать»?

Искра-то, она должна обязательно быть, высекаться, давать иногда хотя бы знать о себе, иначе – пошлость, потуги, даже жалко становится и думаешь, какие же мы, артисты, обиженные, даже спрятаться не за что.

Жена говорит: «Ты б лучше интересные наблюдения, случаи смешные записывал бы, вместо всякой ерунды». Вот ведь чудо какое. Я ведь для этого и завел эту тетрадь, надеясь, что каждый день наблюжу, наблюдю (как сказать правильно?) и запишу. Ан не выходит. Лезут строчки из головы, может быть, даже из шариковой ручки, а не из жизни, не с улицы. Собственно, для интересных вот этих штук я и свечку приобрел и зажигаю ее, хоть электричества завались, но я его выключаю. Со свечкой, именно со свечкой… Она горит, и я переношусь в другой мир, может быть, век. Даже машины и троллейбусы за окном, которые обычно не дают спать, до того противные и громкие они издают звуки, прекращают свои действия и замолкают либо действуют шепотом, тем самым подчеркивая свою солидарность с тем миром, который я изобрел при помощи свечки и фантазии. В этом мире зима, большие сугробы, луна, кони с колокольчиком, цыгане, соболь, вернее, страсть в соболиной шкуре, а потом «зеленый луг, по которому ходят кони и женщины», церкви, лапти, гармошка и грустная песня о несчастной любви – вообще, моя Русь, старая первозданная, звонкая и любимая, а вот пришла жена, включила телевизор, из него полыхнул 20-й век, громкий, резкий, безумный, хаотичный и разрушил мою иллюзию.

Моя жена похожа на горящую свечку, когда она в хорошем настроении (жена, разумеется) и из нее что-то выплескивается. Они обе длинные, но стройные, и голова, горящая от пергидроли одной, повторяет спокойное пламя другой.

Хорошая книга… Жалко, что вот-вот ты ее дочитаешь, и ты будешь уже не в ней, ты должен ее покинуть ради другой, может быть, лучше, интереснее, может быть, наоборот, – но уже другой. Такое ощущение, будто ты предаешь, уходишь, покидаешь, изменяешь, но расставание неминуемо, потому что свидание не может длиться вечно – и вы должны попрощаться, хоть и ни в чем не виноваты друг перед другом. Хорошая книга… Это друг, честное слово, друг. Когда он есть, можно без особых потерь пережить и ссору с женой, и нищету, и хандру. А уж всяческие очереди в магазине, у кассы в бане – тебе не страшны, потому что их не существует, их растворяет первая строчка. А что такое метро, наземный транспорт, командировки, антракты, паузы, перерывы, перекуры, отпуска, ожидания в приемных и пр. и пр., что укорачивает жизнь, если под мышкой у тебя хорошая книга, твой друг.

Вот я кто – я графоман, этот термин вычитал у Олеши. Очевидно, это человек, которому нравится писать, просто так, не задумываясь, что и зачем, играть в это. Екатерина Вторая, говорит он, была графоман и графоманка, т. е. с самого утра садилась к письменному столу. Я к тому же еще и зажигаю свечку. Театр. Да, да. Я устраиваю по этому поводу спектакль. Я – артист, играю какого-то писателя, может быть, даже непризнанного, но, безусловно, гениального. Для этого мне нужна свечка, особая бумага и даже ручка, вот эта шариковая ручка мне импонирует. Когда за кулисы после спектакля приходили японцы, я все время, как бы невзначай, пытался нарваться на такую ручку, и не безуспешно. Правда, это не то, на что нарвался Высоцкий и даже Хмельницкий, но все же. У них отличные ручки. Мне кажется, такими ручками можно написать еще раз „Маленького принца“.

Не читаю то, что пишу. Завтра я не буду помнить ничего из написанного сегодня. И это меня забавляет. Вдруг, когда вся тетрадь будет исписана, и я все-таки начну ее читать, вдруг наткнусь на строчки, которые мне понравятся.

8 декабря 1963

Милые мои друзья. Вот что я вам скажу, искренне, ото всей души, стройте свою актерскую судьбу сами! Не доверяйтесь никому: ни руководству, ни режиссуре. Не повторите гадкий путь В.Ш. Может быть, стоит раз, два или три переменить место, не держаться за него, искать, где лучше, где ты больше нужен.

Я ничего не пишу о театре, о своей работе. И зря. Говорят, наш театр – явление эпохальное, нас приглашают знаменитейшие столицы мира, кабинет Любимова исписан отзывами великих из разных областей человеческой деятельности, от Оливье до вождя Кубинской революции. Скоро негде будет писать, на потолке это делать без вспомогательных лесов невозможно. Очевидно, великие, если они еще не все оставили свои автографы в кабинете Любимова, будут это делать в кабинете Дупака. Но, безусловно, это уже не так почетно. Хотя великий, если он действительно великий, где бы ни испачкал место, оно становится святым.

Но я смотрю в глубь веков, что будет с этой стеной, когда начнут ломать театр, а это должно случиться скоро. Ее придется оставить на этом месте как монумент, а вокруг разбить скверики и фонтанчики. Во всяком случае, Любимов заручился визой к потомкам в гости.

Надо написать о наших артистах. Как бы там ни было, каждый живет, работает, старается и достоин внимания.

Публикация дневников Валерия Золотухина в формате книги «Секрет Любимова» может вызвать скандал на Таганке

Публикацию дневников Валерия Золотухина в формате книги «Секрет Любимова» готовит издательство «Эксмо». Об остром языке народного артиста в кругах таганковцев до сих пор ходят легенды. Вспоминают: скажет – словно припечатает. Не исключено, что и эта книга кое для кого станет неприятным сюрпризом. Вот как анонсирует ее издательство: «Драматическая история стала фоном, на котором разворачивается главное действо – попытка разгадать тайну гения (Юрия Любимова. – Авт.). Ревнивого к успехам своих актеров, беспощадного «зверя подмостков», тирана и деспота, вдохновенного манипулятора…»

И тут же строчка из дневниковых записей Золотухина: «Шеф на репетиции взвинчен, как будто штопор у него в заднице, орет, как сумасшедший, на всех, бросается, рукава засучены – весь облик его и поведение говорят о том, что скоро… скоро премьера…»

Великий актер знал многие секреты великого режиссера. Но собирался ли он нам их рассказывать?
Фото: Global Look Press

Все бы ничего. Но ни Валерия Золотухина, ни Юрия Любимова уже нет на свете. Не исключено, что здоровье того и другого подкосил скандал с Таганкой, в результате которого Любимов ушел из театра, а Золотухин его возглавил – но скоро слег и больше не поднялся.

Гражданская жена и мать младшего сына Валерия Золотухина актриса Ирина Линдт еще недавно заявляла, что в ближайшие годы, а возможно, и десятилетия дневники Валерия Сергеевича опубликованы не будут. Пока живы герои этих дневников и их ближайшие родственники, которым может быть неприятно читать воспоминания Золотухина. Звонок «Собеседника» застал Ирину врасплох: оказалось, она слышит об этой книге впервые.

Виктория Катаева

Газета «Собеседник» 21.06.16, «Вдова Золотухина: После смерти мужа любовница признала свое поражение»

Валерий Золотухин родился в селе Быстрый Исток Алтайского края в семье председателя колхоза Сергея Илларионовича и Матрены Федосеевны Золотухиных. Судьба с малых лет была сурова и неблагосклонна к маленькому Валере. С детства он хотел стать актером. Но на пути к его мечте была одна преграда – тяжелая болезнь, у актера выявили туберкулез костей. Несколько лет он ходил только на костылях и лежал прикованный к кровати. Несмотря на недуг, он верил, что все-таки сможет выйти на сцену. Ему пришлось преодолеть насмешки одноклассников и иронические суждения своих родственников: «И так ходить не можешь нормально, а еще актером хочешь стать!» Он каждый день делал гимнастику. Спустя время на одном из новогодних вечеров он поразил всех своим танцем.

– Валера был влюблен в театр с самого детства, – вспоминает супруга актера Тамара Владимировна. – Однажды к ним приехал клоун из московского цирка. На одном из своих выступлений клоун выбрал из зрительного зала Золотухина и отдал ему кепку, а потом хотел забрать ее. Однако Валера не спешил ее отдавать и начал разыгрывать сценку. Потом весь зал ополчился на него: «Отдай артисту кепку!» Клоун сказал Валере: «Тебе быть актером». Оставил свой адрес в Москве. Когда супруг оказался в столице, то заехал к нему, поблагодарил за веру в него. В 17 лет Валера отправился без гроша в кармане из алтайского села в столицу. Никто не верил, что он поступит в театральный институт. Однако он все же смог убедить приемную комиссию, с легкостью прошел вступительные испытания и был зачислен в ГИТИС на отделение музыкальной комедии. Спустя два года он перевелся на актерское отделение, которое окончил с отличием. Он всегда шел на сопротивление, пытался раскрыть себя с разных сторон и пробовать новые роли. Несмотря на то что у него были хороший голос и талант комика, устроился на работу в драматический театр им. Моссовета (на третьем курсе. – Авт.). Однажды Валера побывал в Театре на Таганке и буквально влюбился в него. Потом перешел туда. Спустя время его признали одним из самых лучших актеров. В 2011–2013 годах он был директором этого театра. Также не забывал и родные края. Он и там активно развивал искусство и помогал молодежи. Стал художественным руководителем Молодежного театра Алтая. Валера добивался, чтобы выделили деньги на его постройку. Был мастером в Алтайской академии искусств и культуры. Валера не только играл, но и постоянно что-то писал. Он вел какие-то дневники, а потом из записей у него получались книги.

– Представляете, супруг никогда не отдыхал, – продолжает Тамара Золотухина. – Не было такого, чтобы мы брали билеты и уезжали всей семьей на отдых. Он постоянно был погружен в работу. И дни рождения свои тоже не любил отмечать. Только какой-то из юбилеев праздновал в театре с коллегами. Но такого не было, чтобы гости приходили к нам домой, устраивали посиделки.

Каждый свой день Валерий Сергеевич начинал с зарядки.

– Многие журналисты пишут, что он был приверженцем спорта. Но это не так. Он каждое утро делал зарядку, какие-то дыхательные упражнения и стоял на голове. Потом обязательно молился, затем завтракал и принимался за работу.

Актер не любил заниматься бытовыми делами.

– У него на первом месте была работа. Кстати, я тоже не особо люблю все это делать. Однажды у нас затопило квартиру, притом что в это время мы были дома. Это было ужасно. Помню, как Валера на костылях бегал по комнатам и кричал: «Доставай простыни! Надо собирать воду!» Потом, конечно, мы вызвали сантехника, и все обошлось.

– Знаете, в нем не было ничего деревенского в привычном смысле слова, – добавляет Тамара Владимировна. – Он же был из алтайского села. Там люди другие. Не такие провинциальные, как в деревнях Центральной России. На Алтае огромные села, с несколькими школами, больницами. Люди там более активные и включенные в жизнь. Все привыкли видеть Валеру всегда веселым, с душой нараспашку. Но по своей натуре он был молчуном. Глядя на него, никогда не догадаешься, что у него какие-то проблемы. Валера, как и многие актеры, был ранимым. Любая человеческая беда, или радость, или, например, встреча с настоящим талантом могли его растрогать.

Тамара Владимировна до встречи с Валерием Золотухиным дважды была замужем.

– Первый раз я вышла замуж, будучи студенткой Тульского музыкального училища. Так случилось, что моим избранником оказался пианист Дмитрий Воробьев, который преподавал в училище. Признаюсь честно, это была скорее не любовь, а интерес. Мы поженились, потому что вместе хотели поступать в консерваторию в Ленинграде. И, как молодую семейную пару, нас поселили в общежитие при консерватории. Через два года решила, что нужно что-то менять в жизни. И мы расстались. Потом поехала в столицу попытать счастье в театральные вузы, но не поступила. И уехала обратно в Ленинград. Так как отчислилась из консерватории, то из общежития меня выгнали. И я вернулась в Тулу, где стала преподавать в музыкальной школе. Потом снова уехала в Ленинград к подруге. Тем не менее музыку я не забросила. Каждый день играла на скрипке. Со временем мне стала интересна нормальная жизнь, как у всех. И я ушла из музыки. Рано или поздно я бы все равно это сделала. Понимаете, музыка – это вся жизнь. Это не просто занятие на несколько часов, а постоянное совершенствование себя, образ жизни. Меня это постоянно угнетало. Казалось, что мимо меня проходит вся жизнь.

Вторым мужем Тамары Золотухиной стал Владимир Гусев.

– Я с подружкой ходила на лекции по искусству. А вместе с ней учился один симпатичный парень. И когда он начал за мной ухаживать, то у меня возникла мысль о замужестве. Но по большей части это он меня хотел заполучить. Мы поженились. Скажу честно, любви в этом браке тоже не было. Я скорее всего влюбилась в его самую настоящую русскую патриархальную семью. Ведь я росла без отца, поэтому хотелось ощутить полноценную атмосферу дома. Когда приехала к нему в Калинин, то увидела его родителей. Это были замечательные люди. И меня очень поразила эта атмосфера, хотелось как можно дольше там оставаться. В 1971 году у нас родилась дочь Катя.

Через три года Тамара Владимировна устроилась работать на «Ленфильм», где и встретила свою настоящую любовь – Валерия Золотухина.

– Наша встреча состоялась на съемках фильма Иосифа Хейфица «Единственная…» Когда увидела Валеру, то даже не думала, что у нас что-то будет. Ведь после «Бумбараша» его стали везде приглашать: и на радио, и на телевидение. Меня передергивало от его голоса. Я, можно сказать, его ненавидела. Но оказалось, что любовь и ненависть – это равноценные вещи. В процессе съемок у нас все очень быстро закрутилось. К тому времени у него с Ниной Шацкой подрастал сын Денис (сейчас ему 47 лет, он стал священником и отцом шестерых детей. – Авт.). А у меня была дочь Катя. И я не понимала, как мне быть, ведь я влюбилась по-настоящему, буквально до слез. Когда съемки закончились, мы с Валерой стали редко видеться. Мотались друг к другу туда-сюда из Москвы в Ленинград и наоборот. Так наш роман продолжался пять лет. К нам часто на «Ленфильм» приезжал Владимир Высоцкий и передавал привет от Золотухина. Он это делал с особой важностью. Я его однажды спросила, как он меня узнал, если никогда не видел. Володя сказал: «По описанию: красивая, в зеленой юбке». И мы никогда не строили планов на жизнь. Вообще, не понимаю, как можно что-то планировать в своей жизни. Я такой человек: делаю, как чувствую.

Спустя пять лет Валерий Сергеевич расстался со своей первой супругой Ниной Шацкой.

– Я забеременела. Золотухин обрадовался и задумался о женитьбе. Потом он занялся моим разводом с Гусевым. По своей натуре я не авантюристка. Но из-за Валеры все бросила: семью, работу и уехала в неизвестность. Думала: пусть все будет как будет. Очень переживала за свою дочь Катю. Мы с Валерой хотели ее забрать. Но сестра Гусева Лена со слезами умоляла: «Куда ты ее заберешь? Тебе скоро рожать. У вас даже своей квартиры нет». Так я и оставила Катю в Калинине. Она очень часто ко мне приезжала, выросла прекрасной женщиной. Отец ей купил квартиру в Петербурге. Она стала искусствоведом, работает в Русском музее.

В августе 1979 года на свет появился сын Сергей (он покончил с собой в 2007 году. – Авт.).

– Мы с Валерой расписались. У нас не было шикарной и пышной свадьбы. Я даже ни разу не надевала белое платье. Когда мы начали жить вместе, то все время хотела быть нужной Валере. Наблюдала за ним, поддерживала. Спустя много лет он воскликнул: «Ты меня сделала!» Я была очень рада.

На счету Валерия Сергеевича более 100 ролей в кино («Хозяин тайги», «Бумбараш», «Участок»), около десятка книг и песен.

– К своей славе он относился спокойно. Ему, как и любому актеру, это нравилось. Он всегда говорил, что знал себе цену. При этом не считал себя гением. У него никогда не было звездной болезни. На рынок с ним невозможно было ходить. Продавцы чуть ли не накидывались на нас, чтобы угостить своей продукцией.

По словам Тамары Владимировны, поклонницы одолевали ее супруга.

– Они около театра караулили и по телефону звонили. Одна из его близких знакомых, которая потом стала любовницей, была очень настойчивой. Она постоянно названивала домой, говорила, что не имею права на жизнь. Я просила Валеру, чтобы он ей сказал больше не звонить. Даже предлагала ей забрать его, чтобы избавить себя от такого счастья – видеть их вместе. После того как Валеры не стало, она позвонила мне и сказала: «Вы победили!» У нас были миллионы размолвок из-за его бесконечных влюбленностей. Это, конечно, давало трещину в отношениях, появлялись недоверие, обида. Считаю, что человека нельзя исправить. Да и не нужно. Его нужно любить таким, какой он есть. Однажды он мне сказал: «Смирись», и я смирилась. Конечно, для меня это было оскорбительно и удивительно одновременно. Я сумела со своей стороны остановить весь вал ревности. Даже хотела развестись, но Валера был против. Он всегда говорил, что романы ему нужны только для работы. И я его понимала как мужчину. Творческие люди всегда должны быть влюблены. Тогда и жизнь, и работа уже превращаются не в рутину. Считаю, что среди мужчин нет патологических однолюбов. По своей природе мужчина должен изменять. Я его очень любила и на все закрывала глаза. Считаю, что изменчивость – это и есть жизнь.

В 2003 году у Валерия Сергеевича начался роман с актрисой Театра на Таганке Ириной Линдт. Он был старше ее на 33 года. 18 ноября 2004 года она родила от актера сына Ивана.

– Я увидела ее в спектакле, где играл Валера. После премьеры был банкет. И по поведению Золотухина понимала, что он боится, как бы мы не столкнулись с Ириной и не устроили скандал. Но ничего подобного не произошло. Я сама подошла к ней, поздравила. Знаете, она мне сразу понравилась и напомнила мою дочь Катю. Очень хотела бы общаться с Ириной, но она сама по себе закрытый человек. Я была только рада, что она родила ребенка.

Валерий Золотухин до последних дней отдавал себя работе, ведь ему нужно было кормить три семьи (Тамара Золотухина, Ирина Линдт и шестеро внуков сына Дениса).

– Когда он стал директором Таганки, то очень переживал. В театре ставил спектакли только Любимов, он набирал себе молодых актеров, а они простаивали, то есть играли только в массовках. Когда Валера стал руководить, начал приглашать других режиссеров, которые как раз и задействовали молодежь. И сейчас Таганка делает замечательные вещи, ребята фантастически играют.

С декабря 2012 года актер уже не работал.

– Мы встречали 2013 год с Ниной Шацкой, Денисом и его семьей. Валера впервые не пошел на праздник. И после Нового года почему-то отменил важную встречу. Мне стало не по себе. Ведь он никогда не срывал спектакли, работу. Потом муж отправился в Киев на съемки. Я его отговаривала. Там съемочная группа не могла понять, что с ним. Его посадили в поезд до Москвы, он позвонил Ире. Она его встретила и увезла к себе. Думали, что он запил. Врачи посоветовали сделать томографию. И вот обнаружили… опухоль мозга. Началось лечение. Потом его отправили домой на три недели, чтобы позже снова продолжить лечение. Но он уже разваливался: ел с трудом, не мог ориентироваться в квартире. Позже опять привезли в больницу. Я приходила к нему, писала записки, что принесла поесть. А он в ответ что-то вроде: «Мне уже хорошо. Люблю тебя. Валера». Это была его последняя записка. Врачи его ввели в искусственную кому, но улучшения не произошло.

Утром 30 марта 2013 года артиста не стало на 72-м году жизни. Похоронили Золотухина согласно его воле – на территории храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Быстрый Исток, где он родился (храм построен на его сбережения. – Авт.).

– Годы прошли, конечно, быстро. Но они были наполнены событиями. Многие не ценят настоящую минуту, а думают только о богатстве. Считаю, что счастье не в этом, а в творчестве. Ведь когда ты сталкиваешься с чем-то настоящим, с талантом, то испытываешь радость. Я столкнулась с таким талантом. Было непросто. Но я ни о чем не жалею.

Елизавета Никифорова

Валерий Золотухин

Таганский дневник. Книга 1

От составителя

Ровно десять лет назад, в августе 1991 г. (по иронии судьбы чуть ли не в канун путча), впервые увидела свет книга «Дребезги» с дневниками В. Золотухина о В. Высоцком. Перипетии публикации этой книги под стать ее содержанию - головокружительны и детективны. Мне посчастливилось участвовать в этих событиях под псевдонимом «издатель»! Тогда, обращаясь ко мне в своем «Предуведомлении», автор словами Гришки Отрепьева сказал: «Пусть мой грех падет не на меня, а на тебя, издатель. Так мы разделим пополам наше „преступление“».

И вот, составляя новую книгу «дневников» Валерия Золотухина, гораздо более полную, нежели все предыдущие вместе взятые, охватывающую почти полувековую историю жизни автора и театра на Таганке, я думаю: в чем суть этого «преступления» или подвига?

Представим себе абстрактно - человек пишет дневник своей жизни. Приходит время, и он решается опубликовать свои записи, что в этом худого? Да ничего, если эти записи не затрагивают личную жизнь других людей. А возможно ли это, если автор живет среди людей?! Да, если изменены имена, хронология и т. д. Но тогда это уже не дневники, а что-то другое. Вот перед этой дилеммой и стоял В. Золотухин десять лет назад, решая, печатать свой дневник о Высоцком или нет. А время было непростое и для театра и для страны. Будет ли потом такая возможность у автора, увидят ли его записи свет в будущем - на этот вопрос ответа не было. А книгу Золотухина о Высоцком ждали многие, особенно после выхода телефильма Э. Рязанова о Владимире Высоцком, где, благодаря «умелому монтажу», партнер и друг был выведен чуть ли не как «черный человек», Сальери Гения. Надо было отвечать, - оправдываться было бессмысленно и безнравственно. Это стало последней каплей, переполнившей чашу… И хотя друзья-коллеги по театру, с которыми советовался В. Золотухин, в один голос отговаривали его, предостерегая - «костей не соберешь», «дневник дело посмертное», «устами мертвого говорить в свой адрес столько комплиментов дело богомерзкое» и т. д., он все же решился… Вот что писал по этому поводу сам В. Золотухин в своем дневнике от 2 марта 1990 г.: «То, что я решил опубликовать, обычно завещают печатать после смерти, либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок - пожнешь привычку, посеешь привычку - пожнешь характер, посеешь характер - пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым», - это объясняет нам, читателям, очень многое, если не все.

Театральный дневник Валерия Золотухина - это удивительный роман о театральной жизни России второй половины XX века. Страсти, бушующие в этой книге, не уступают шекспировским, что же касается права автора на истину «в первой инстанции», то здесь решать тебе, Читатель XXI века, хотя уверен, что автор на это не претендует.

Представлять этого человека кому-либо в России нет нужды - его знают буквально все, - как драматического артиста, писателя, друга и партнера В. Высоцкого по театру на Таганке и т. д. Написал я это и задумался - а знают ли?! Считают ли Валерия Золотухина действительно другом Высоцкого? Может, для большинства он так и остался алтайским «Бумбарашем»? Сомнения развеял сам Владимир Семенович Высоцкий в своей знаменитой анкете.

В этой книге человек, не читавший ранее дневников Золотухина, откроет для себя его заново - этого «таганского домового», по меткому выражению Юрия Любимова.

Закончу словами Аллы Демидовой о дневниках Золотухина: «Он писал по принципу „Что вижу, о том пою“. Он это делал не для фиксации факта, а для разбега руки, потому что все время хотел писать, и, надо сказать, ему это удавалось. Даже в дневниковых записях, когда он набирает разбег и попадает в какую-то „жилу“ он ее разрабатывает, и получается отдельный литературный рассказ…»

А я уверен: никто из серьезно занимающихся историей театра на Таганке, да и просто почитателей русского театра, этих дневников не минует…

И, как говорится, в добрый путь!

Валерий Краснопольский

Предуведомление

Издатель!

Уважаемый!

Я устал от твоих уговоров напечатать что-то из дневников. Ты меня, что называется, достал. Ты же понимаешь, какой «гнев праведный трудящихся» я навлеку на себя этими «младозасранскими» откровениями. Если уж невинный рассказ о «Гамлете» в телепередаче Э. Рязанова вызвал такие отравленные стрелы в мой адрес - обещали «поставить на ножи», выжечь соляной кислотой глаза, сжечь дом «вместе с твоими щенятами» (очевидно, имелись в виду мои дети, потому что у меня, кроме кошки, никакой живности в доме нет), - то можешь представить, какой разносный шквал ненависти, сколько дерьма и злобы хлебну я опять от некоторой части уважаемой публики после опубликования стародавних записей! Ваня скажет; «Дневники - дело посмертное». Согласен. Лёня скажет: «Устами мертвого говорить в свой адрес столько комплиментов - дело богомерзкое!» Опять согласен. Но, как говорит Гришка Отрепьев, пусть мой грех падет не на меня, а на тебя, издатель Так мы разделим пополам наше «преступление».

Я много раз приступал к дневникам, желая что-то исправить, но каждый раз отступался. Мне страшно претит, когда некоторые из моих коллег пытаются печатно или устно скорректировать в угоду времени, художественному руководителю и толпе свои биографии, наивно полагая, что трудолюбивый монах Время не просеет все, не отсеет шелуху или ошибется и именно из наших журнальных подделок и поделок не извлечет, быть может, совершенно обратный корень, чем, кажется нам, извлекаем мы сейчас.

Я надеюсь на этого трудолюбивого монаха - Время - и рассчитываю на понимание читателя. Хотя не прошу снисхождения. Не кокетничая и не оправдываясь, я тебе скажу так, читатель. Я противен себе во многих тогдашних описаниях и суждениях. Но противен - сейчас. Потому что сейчас все видится по-другому. Когда я вновь и вновь обращаюсь к дневникам, я начинаю их читать как читатель, на даты я не обращаю внимания, - вот ведь какая штука, - так, будто я это говорю сегодня. А я писал это - тогда! В пылу, в момент. Это было тогда, когда мы были молоды, а потому «гениальны и бессмертны», и нам казалось, что вот еще миг - и мир у твоих ног, поэтому мы были все на равных или почти на равных. И посему наши суждения друг о друге были наотмашь или, наоборот, со знаком «гениально», и никак по-другому. Известные как-то еще ходили, держа грудь вперед, а неизвестные говорили: подождите, придет время - мы будем более знамениты, чем вы. В некоторых случаях так и получилось, и это, в общем, закономерно. Поэтому мне кажется, ничто сейчас не может омрачить ни имя Владимира Семеновича, ни чести моих коллег, да простят меня они. И когда я прошу читателя обращать внимание на даты, то для меня это очень важно.

Кто-то из великих бросил: «У слабых духом есть порочность - вести дневник», и «слабый» духом Валерий Золотухин смело впечатал эту мысль в самое первое (1992 года) карманного формата издание своих потаенных тетрадей. Не согласен, что дневник ведут слабые духом. Совсем наоборот - сильные, рисковые, решительные, страждущие. Тем, которым мало «реальной» жизни, им подавай еще жизнь, прописанную на бумаге. Выходит, в отличие от нас, и впрямь слабых духом, не ведущих дневника, ведущие его - переЖИВают дважды.

А потом когда (или если) таинство полуночных записей издается и весь грамотный мир может прочесть то, что ты писал только для себя одного, а «чернокнижник» переживает свою же жизнь уже в третий раз, то самое страшное именно в этом третьем разе. Вот где нужна сила духа и мужество глядеть в глаза людям. Ведь ты такого в тетрадочке понаписал, что волосы дыбом встают и кровь стынет в жилах. Ведь снять одежду и остаться не только в исподнем, но и без оного, и не только перед одним человеком, мужчиной или женщиной, а перед всеми знающими тебя людьми, перед родными твоими, перед всем человечеством - на это способны лишь единицы. Ну, десятки, ну пусть сотни во всем белом свете. Не более того. Так кто же все же эти записыватели в дневнике, слабые или сильные? Сильные, конечно же, сильные. А тот, кто еще и решается при жизни своей напечатать тайные записи - плод горьких размышлений о суете жизни и любви, бессмертии и ненависти, тот дважды герой. Прямо-таки Геракл мифический. Титан духа.

Ночевал Высоцкий, жаловался на судьбу: - Куда деньги идут? Почему я должен вкалывать на дядю? Детей не вижу. Они меня не любят. Полчаса в неделю я на них смотрю, одного в угол поставлю, другого по затылку двину… орут…

Высоцкий в Одессе: - Шеф: - Это верх наглости… ему все позволено, он уже Галилея стал играть через губу. С ним невозможно стало разговаривать… То он в Куйбышеве, то в Магадане, Шаляпин, тенор…

Шеф говорит: - Зажрался. Денег у него - куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают его в дом к себе позвать, пленку его иметь, популярность себе заработал самую популярную, и все ему плохо… С коллективом не считается, коллектив от его штучек лихорадит…

Высоцкий уволен по ст.47 «г» и никто не говорит о нем больше. Никому его не жаль. Ни одного слова в его пользу. Где он, что, как - никого не интересует.

И это все о самом популярном человеке в стране, о народном витии, о полубоге. Мы-то, рвавшие жилы, чтобы послушать Высоцкого, разве знали обо всем этом. А Золотухин знал, ибо был возле него.

Актер театра на Таганке Валерий Золотухин вроде бы не Геракл, - нога - калека, местами щупловатый, хотя почитать (и вспомнить о нем легенды и сплетни) - может и впрямь он из разряда неординарных особей, ибо секс ему, как и когда-то Джону Кеннеди, нужен каждый день. Это при жене-то, при шестидесяти своих летах. Ибо часть дневника посвящена эпизодам и мыслям о плотской любви. О любви к красивым женщинам, возможностях мужской потенции, о юных своих возлюбленных… Нет, не врет Валерий Сергеевич на бумаге, не врет. Не врет он в любовной части, а именно по ней-то мужик и проверяется. Это как по рыбалке рыболов - щуку во! вытащил, но никто ведь не видел, а где она, щука-то эта? А щука Золотухина дельфиночка, касатка голубоглазая, она рядом с ним и на сцене и в жизни, и на праздниках его, и в тяжелые часы актерской-таганской-высоцкой судьбинушки.

Так что же все же случилось? О чем сыр-бор? Да ничего вроде бы, но все же. Помните остроумную присказку брежневской поры, когда все мы старались быть оптимистами, потому что много в стране было и нефти и колбасы по 2.20: «да здравствует Все, благодаря чему мы, несмотря ни на что…» Вот и по Золотухину - да здравствует все! Почему же? Да потому что несмотря ни на что - на годы, потери, ураганы, болезни, разлуки, «смертя» он как завелся раз, как запустил машину памяти и освидетельствования, как сделал первую запись, так и ведет ее уже почти сорок лет. А поскольку он пишет не только о любви и женщинах, но и о матери своей Матрене Федосеевне, и о Родине своей большой Московской и малой Быстроистокской под общим названием Советский Союз - Россия и о великом актерском братстве таганцев, то, на мой взгляд, в дневниках Золотухина почти вся история одного из самых ярчайших наших театров. Вся его слава и победы и вся его драматическая история под названием раскол, а может предательство, как хочешь назови, все отражено в откровенных конкретных и страшных прописях.

Скажу, что выпущенная недавно книга воспоминаний Юрия Петровича Любимова под игривым названием «Записки старого сплетника», толстенный фолиант, не произвела на меня впечатления. Многое известно, многое сфор-му-ли-ро-вано, многому не верю. Книгу эту Любимову надо было писать ровно 30 лет назад, когда все горело под ногами у бодавшихся с властями главрежей и актеров. Когда играл еще живой Высоцкий и вся Москва брала штурмом еще тогда «одновходовыходовое» здание на Таганке у кольцевого метро. Тогда надо было писать, Юрий Петрович, тогда. А нынче что же! Столько всякого понаписано про Таганку вашу, что на свежее, неожиданное и не надеешься. А вот записи Золотухина - это и свежее, и кровное, и кровавое, потому что писалось, фиксировалось тогда же, в огне и пожаре, сразу, мгновенно. Да и некогда было придумывать. Не было времени на ложь, на то, чтобы себя показать беленьким и чистеньким.

Составитель Валерий Краснопольский мне рассказал: «Я считаю, что эти дневники сформировали Золотухина как личность. Потому что каждый день он так или иначе задумывался о себе. Он беспощаден по отношению к себе, беспощаден ко всем. Сегодня он кого-то ненавидит, скажем, Веню Смехова, а завтра в другом настроении, пишет о своей любви к нему. Да, записи как бы субъективные, но в них - объективность оценки, ибо когда читаешь дневник, складываешь плюсы и минуты, и они дают результат, впечатление. Нынешний Золотухин - это плод его же собственных дневников. Таков мой, кажущийся парадоксальным, вывод».

Когда я спросил Валерия Сергеевича о том, что больно, наверное, и обидно всякий раз проходить мимо этого настила, где стоял гроб с Высоцким, и что одна только память о том гробе должна объединять, то он ответил:

Да вы говорите, как романтик, идеалист. О вещах вечных. А в театре за стенкой до сих пор считают, что Высоцкий был бы на их стороне. Человек ведь такая сволочь, что всегда найдет оправдание. Вот и наш театр гибнет, гибнет. Мы его все подкрашиваем, подмалевываем, реанимируем, а время его ушло, зал полупустой. «В телеге прошлого далеко не уедешь».

А что бы сказал Высоцкий о своем друге Золотухине, прочитай он напечатанное вами о нем?

Давайте не гадать. Дело не в том, кто и что сказал о Высоцком, а в том, что он сказал сам своим творчеством и что предсказал в «Памятнике». Я уверен, что никакая правда о нем или ложь не испортит его стихов, не погубит память о нем. Все же остальное не имеет к нему никакого отношения. Оно имеет лишь отношение к нашим душам, к нашей ответственности.

Вот и Марина Влади решила больше не приезжать в Россию. Опостылело ей, видно, здесь.

Что же, это ее право. Она обижена, оскорблена. Она хочет оставить ту память, которая в ней осталась. Ей многое не нравится из того, что сталось с памятью Высоцкого после его смерти. В своей книге «о прерванном полете» она сказала все, что хотела. Главное, что они любили друг друга и были счастливы.

А что такое вообще дневник, как форма повествования? Он считается внелитературным жанром, близким к автобиографии и отчасти к мемуарам, и его отличает предельная искренность, откровенность высказывания. А это, в свою очередь, означает фиксацию только что случившегося и перечувствованного. Дневник неретроспекгивен, он пишется для себя и не рассчитан на публичное восприятие, что сообщает ему особую подлинность и достоверность. Порой дневники, словно вспышки молнии средь темной ночи, освещают духовные метания целых поколений и становятся едва ли не классикой на века. Убийственная «Исповедь» Руссо и сегодня читается взапой особо интеллектуальными молодыми людьми, «Сентиментальные путешествия» Стерна и «Письма русского путешественника» Карамзина из этого же ряда - в них картина мира и отдельного человека глазами цепкого и талантливого очевидца. «Дневник писателя» Достоевского, автобиографические записи Блока или, скажем, Василия Розанова - до сих пор являют собой незаменимые документы своего времени, а многие записи Достоевского и сегодня воспринимаются как беспощадные и несправедливые по отношению к целой нации. Я имею в виду антисемитские пассажи, рассыпанные по страницам дневника великого писателя.

Иногда кажется, что Валерий Золотухин, это, правда, касается записи последних десяти лет, как бы отстраненно, но с умыслом любуется самим действием изложения на бумагу каждодневных мыслей. Он как бы или вроде бы предполагает, что это высказанное сокровенное непременно будет обнародовано-напечатано. Золотухин - человек крестьянской закваски, с хитрецой и прищуром глаз, которые даются с самым начальным деревенским замесом. Его простаком не назовешь. Он и правду-матку врежет в глаза, и промолчит, когда надо, и стенку прошибет, двигаясь к своей цели.

Вообще, если честно, неуютно при случае стать героем чьих-то мемуаров. Что называется, при жизни и читать про себя, хорошего или плохого, при жизни самого мемуариста. Это жуткое состояние знаю по себе, ибо и сам несколько раз оказывался в таком двойственном положении. Чтобы не быть голословным, назову лишь мемуарную книгу Мариэтты Шагинян «Человек и время», книгу Андрея Вознесенского в вагриусовской серии «Мой двадцатый век» и особенно толстенный фолиант под названием «Долгое будущее» несколько лет назад скончавшейся знаменитой переводчицы и певицы Татьяны Ивановны Лещенко-Сухомлиной, в котором моему скромному имени посвящено чуть ли не полтома. Причем самое жуткое (но разве мог я знать, что моя спутница по парижскому житью-бытью, с которой я жил в одной гостинице, вела дневник) то, что Татьяна Ивановна записывала каждый мой шаг и далеко не всегда награждала меня лестными характеристиками. Несмотря на возраст летописицы, не дотянув до векового юбилея несколько лет, она дождалась издательского подарка, а я до сих пор испытываю всю гамму противоречивых чувств по отношению к человеку, перед которым преклонялся.

Приношу извинения за личное лирическое отступление, но полагаю, что в данном контексте оно кстати. Но мои переживания по части разоблачительных пассажей в мемуарах моей современницы меркнут по сравнению с теми убийственными характеристиками, которые дает Валерий Золотухин близким своим людям, друзьям, коллегам, женам, любовницам. Особенно это касается Владимира Высоцкого, Леонида Филатова, Юрия Любимова, Вениамина Смехова, бывшей любимой жены Нины Шацкой…

Одним словом, по-моему, Золотухин попал в десятку, его дневники не только не скучны и не мелки, в них и впрямь целая эпоха нашего лицедейства, конкретности взаимоотношения культуры и государства, талантливых режиссеров и убогих чиновников, бездарных ремесленников от искусства и гениев. Конечно же, ему повезло, когда прямо из своего алтайского захолустья, из колхозного житья-бытья он влился в коллектив самого яркого театра страны и сблизился с актерами, которые в ту пору являли собой центр духовного притяжения для миллионов людей. Вот почему отныне жизнь и судьба Высоцкого, творческие метания Любимова, да и вся история театральной жизни Москвы будут неполными без знакомства с уникальными дневниками прославленного актера.

Выпытывая Валерия Сергеевича о том, как же все-таки он решился на рисковый словесный прорыв, как хватило духу в течение почти сорока лет быть распахнутым перед будущим читателем, он разразился горячим монологом, который при следующем переиздании можно включить в обозреваемую мной книгу:

Я это все читать не могу, не могу я читать это. Если бы я целиком рукопись увидел, то не решился бы ее печатать, по крайней мере сидел бы дома и выправлял бы, редактировал, убирал бы «похабные» места, а на х… мне эта работа нужна. «Вам нравится?! Вот и печатайте». Конечно я понимал, «на что поднимаю руку», но в этом и есть… храбрость что ли, когда не знаешь, что тебя ждет впереди… Но вот любопытно, через двадцать лет будет ли эта книга кому-нибудь интересной?

…Мне видится, что Ирину просто сглазили. В ее падении было что-то мистическое. Я все время молился, я просил Бога спасти ее, а получается, я просил Его простить мне мой грех.

…Алла Демидова, о которой Золотухин пишет с пиететом, не в восторге от дневников: «Он пропил свой талант, - считает она, - у него это идет рефреном через всю книгу. Когда-то он был очень талантливым и очень тонким человеком. Да, при нем осталось имя, способности, опыт, которые все закрывают, но рожден он был на большее. Ведь как актер он тоньше и интереснее Высоцкого. Высоцкий все бросил в костер. И наркотики, о которых мы никогда не говорили, и о которых все сейчас пишут. И я одна из немногих понимала, что они ему нужны, чтобы удержаться на высоте. На пределе связок. В золотухинских записях, конечно же, об этом сказано, но далеко не все.

Выпустили «Галилея». Высоцкий играл превосходно, просто блеск, но сегодня играл Калягин. В первый раз, как будто в сотый.

Успех такой же. Неужели каждый может быть так легко заменен? Страшно. Кому тогда это все нужно?

Вчера Высоцкому исполнилось тридцать лет. Удивительный мужик, влюблен в него, как баба. С полным комплексом самых противоречивых качеств. На каждом перекрестке говорю о нем…

Вчера на репетиции шеф: - Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко - гангстер. Высоцкий - несчастный человек… любящий театр.

…Полковник Кравцов встречался с высоким лицом из КГБ Бобковым, тот обещал оторвать башку Баскакову и Романову, если те утвердят Высоцкого… и «дело не в его песнях, а в его поведении»… Кумир нарушил правила игры? Любовь и роман с Мариной Влади обернулись ему ненавистью толпы. Толпа не может простить ему измену с западной звездой.

1901.1997 (воскресенье)

Интервью в «Спид-инфо» с Дарьей Асламовой приведет к скандалу, катастрофе. Ну, туда нам всем и дорога! «Не лжет только фантазия» (Франсуа Мориак).

20.09.1997 (суббота)

50 лет Тамаре Владимировне Золотухиной! Господи, спаси и сохрани ее и детей ее. Помилуй ее, и дай ей до шестидесятилетия дожить, а там и дальше. Храни семью нашу, Господи. Сейчас я пойду за цветами жене моей единственной и неповторимой по своей глубине совести и ума, и к тому же женственности. А то, что болезни искорежили ее, так что же теперь делать? Другого бы ей мужа…

16.01.1998 (пятница, Мариуполь)

Вчера за вечерей вспоминали с шефом Целиковскую.

Сколько ты прожил с Шацкой?

Да, тоже срок. А я двадцать. Терпеливые мы с тобой люди, - сказал шеф, усмехаясь.

* * *

Ты мне скажи, женишься ты на мне или нет?

Думаю, что не женюсь.

Слово сказано, и теперь будь, что будет, но знать она должна.

Сейчас опять разыграется трагедия, слезы, истерика. В последнюю встречу она прижала меня к себе и выдохнула: «Единственный мой, любимый, неповторимый»…

…Если я пойду с кем-то под венец, то только с ней, с Тамарой.

Хочется читать и читать, и узнавать у автора воспоминаний все, что творилось вокруг него в огромном пространстве времени. Да, подробности убивают, и для тех, кто не понимает слова, скажу, именно они держат литературу. Не красоты стиля, вычурное воплощение замысла, а именно дотошность, микроскопичность всего, что творит Человек и Время. Чем в свое время поразила и Мопассана, и Франса, и Золя, и целое поколение интеллигентных людей гениальная художница Мария Башкирцева в своих, вышедших уже после ее смерти дневниках: подробностями ощущения трагедии бытия, мятежностью души и сердца, деталями быта, ярким словесным всполохом, в котором горела и Россия ее родная и приютившая ее Франция…

Литература ли дневники Валерия Золотухина? Когда я их читал, то я не думал об этом. Меня не коробил ни стиль письма, ни глубина или (мелкота) мысли, ни отражение душевных переходов из одного состояния в другое. Я просто не мог остановиться, ибо текст захватывал. Золотухинская жизнь и судьба, запечатленное на бумаге время, легкость и сочность рассказа, особенные краски и звучность словесных конструкций, как писал в своем отзыве на одну из книг актера Валентин Распутин, - это и литература. Недаром актер стал членом Союза писателей России и выпустил около десятка книг прозы. И мне безразлично, на какую полку поставит читатель это издание - на полку художественных книг, беллетристики, или она будет лежать у него на столе на самом видном месте, как необходимость постоянного притяжения для каждого дня. По-моему, важнее второе.

В судьбе Валерия Золотухина и его дневников был страшный роковой момент: в квартиру актера залезли случайные воры. А может, и не случайные. Чего-то успели вынести, да их спугнули. Тетрадки, лежавшие в шкафу, не тронули - макулатуру нынче вроде бы не принимают. И этим спасли Золотухина, и жизнь его, и слезы, и любовь. Ибо каким и кем был бы он без дневников-то своих, актером всего лишь, лицедеем из любимовского гнезда. А тут - эпохописатель, очевидец и участник таганской драмы, смелый фиксатор былого и дум. Еще не известно, в какие скрижали занесут потомки имя народного артиста Валерия Золотухина, наверняка ведь появятся и новые гениальные театры, и новые удивительные пьесы, и новые неповторимые режиссеры, сольющиеся со спешащим в бездну 21-м веком. А вот эксклюзивных дневников Валерия Золотухина уже не будет никогда, ни при какой погоде. Откроет эту книгу любой зрячий и любопытный - и целая четверть, а может, и половина самого страшного века на земле предстанет перед ним. Читай, переживай, сочувствуй и плачь.

С разрешения издательства «ЭКСМО» публикуем фрагменты из них.

О детстве и войне

Война меня не достала в прямом попадании, я был далеко от нее , на Алтае , у Христа за пазухой. Война шла себе, отец воевал, в него попало 4 пули, но ни одна не убила - ему повезло... Итак, отец пришел с фронта, а я сломал ногу. Сперва хромал, год меня лечили бабки, местные врачи, помню фразу хирурга: «Гипс бы ему сделать, да бинтов нет», так и не сделали гипса... Коленка моя распухла. Помню: отец идет широко по пыльным улицам Барнаула , я сижу у него на закукорках, держусь, семенит рядом мать и плачет украдкой, отец матерится на нее сквозь зубы, и сам темный, как ночной лес. По кабинетам начальства, от секретаря к секретарю, через унижения, взятки и пр., до самого секретаря крайкома со мной на закукорках, с заключением профессора - туберкулез кости, немедленно санаторий - за местом для меня в туберкулезный костный диспансер. И добился. Курорт «Немал».

Мне семь лет. Надо учиться начинать. В санатории начинают учить с 8 лет. Мать каким-то животным инстинктом чувствует - зачем мне терять год, уговаривает врачей - он способный, возьмите его. И вот я в первом классе. По ночам горит в печи огонь, тени пляшут, мы спим и смотрим за тенями - великое наслаждение смотреть за живыми картинками, когда привязан годами к койке.

Мы переехали. Стал заниматься в самодеятельности. Приезжает бродячий цирк - Московский цирк на колесах, - им нужен подсадок. Я должен сыграть простой этюд - возмутиться, что в мою фуражку бьют яйца, сыплют опилки, «пекут торт», а потом оказывается, это не моя фуражка, я признаю «ошибку», извиняюсь, ухожу.

Я играю этот этюд, наутро мне сообщает руководитель этого цирка, чтоб я немедленно ехал после школы в Москву , в театральное училище. Участь моя решена. Я начинаю весь десятый класс готовиться. Бросаю костыли, лажу на кольца, на брусья, репетирую, тренирую «Яблочко», матросскую пляску, с дублером, в случае, не освою - будет плясать он, - освоил, успех.

Беру ложные справки, поступаю в муз. училище и с ходу беру курс на Москву. Поступил в ГИТИС - успех.

О первой супруге - Нине Шацкой

Театр упирается в натурализм, а Шацкая (первая жена) - женщина немыслимой красоты. Первое принадлежит Любимову , второе - Вознесенскому , в смысле изречения.

Жена обскакала меня с «фотокарточками в киосках», ее фотографию уже продают под девизом «Артисты советского кино»...

Мы с Зайчиком (так Золотухин называл Шацкую. - Ред.) уже распределили Государственную премию. Получается примерно так: если мы имеем 2,5 тысячи, то тысяча-тысяча двести идет Зайчику на шубу, пятьсот рублей на банкет, триста рублей на мое пальто-шмотье, 100 рублей старикам в Междуреченск , 400 рублей на отпуск за границей. Это самый примерный план, точный составим, когда в газетах появится объявление.

После расставания с Золотухиным Нина Шацкая стала женой Леонида Филатова.Фото: kinopoisk.ru

Все идет как надо. Отделился от жены. Перехожу на хозрасчет. Буду сам себя кормить, чтоб не зависеть ни от чьего бзика. Теща отделилась по своей воле. А мне надоела временная жена, на один день. Я сам себе буду и жена, и мать, и кум, и сват. И идите вы все подальше. Не буду приезжать на обед, буду кормиться на стороне и отдыхать между репетициями и спектаклями в театре. Высоцкий смеется: «Чему ты расстраиваешься? У меня все пять лет так. Ни обеда, ни чистого белья, ни стираных носков , Господи, плюнь на все и скажи мне. Я поведу тебя в Русскую кухню: блины, пельмени и пр.». И ведь повез!

Два дня не писал - был в жестокой ссоре с женой. Чуть не разошлись. Хотел написать на бумаге крупным шрифтом:

НЕ ХОЧУ С ТОБОЙ ЖИТЬ.

НЕ ХОЧУ С ТОБОЙ СПАТЬ.

НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Дубна , Золотухин с Шацкой, Высоцкий с Иваненко (возлюбленная барда , родившая от него внебрачную дочь. - Ред.), Васильев с Лукьяновой , Смехов со Смеховой, Левина со Славиной, Любимов с Целиковской.

Нина не пошла на концерт, в приглашении было написано - Золотухин с супругой:

Мне не хочется присутствовать в качестве супруги.

Я стал ужасно скучать по Зайчику, нет его - и мне не по себе, раньше не было так, старею, что ли?

1972 год

Огромная печать - «разведен с гр. Шацкой». И какой был ветер в глаза, хотелось плакать, и чуть было не оставил паспорт в мусорном баке - ну и оставил бы... А дальше что? Ведь разведен, и это после штемпеля в паспорте стало ощутимой явью, что-то проползло по душе и коже, и ушли в мрак забвения счастливые дни Пальчикова переулка, улицы Хлобыстова, рождение Дениса... его ползание по ступенькам, ведущим в комнату матери и ребенка в аэропорту «Домодедово », когда я их отправлял самолетом в Новокузнецк , в первый в жизни Дениса раз.

Вчера вечер провел у них - Филатовых - Шацких. Ленька читал свои стихи, а потом рассказывал, цитируя, пьесу по М. Салтыкову -Щедрину . Показывал убийственно смешно. Я хохотал так, что позвонила горничная - нарушаю покой жильцов . Я люблю их - и Леньку, и Нинку. Мне с ними хорошо.

О любовницах и Ирине Линдт

Тамарка (вторая жена Золотухина. - Ред.) худеет, жена моя до ручки доходит, кажется; просто страшно. Посмотришь - и сердце сжимается. Господи! Пощади ее. «Развод в 30 лет - неприятная реальность, в 40 лет - неблаговидный поступок, в 50 лет - подлость, в 60 лет - глупость». Где-то мои намерения к подлости склоняются. Ей известны все мои тайны, которыми жива моя душа, еще не совсем лишенная мало-мальски поэтического воображения, - Ирбис (любовница. - Ред.), красный конь, ладьевидная радость. Но что мне делать, если я влюбился.

Молитва. Зарядка.

Счастливый день был у меня вчера - смотрели «Марат-Сад» и пришли в неописуемый восторг. Тамаре (жене) тоже понравился спектакль, и она согласилась, что это лучший спектакль Любимова за 10 последних лет. «Молодец, Валера, - сказала мне моя жена, - ты мне больше всех понравился. Линдт твоя гениальная, и т. д.».

Бэби (Ирина Линдт. - Ред.) уехала надутая...

О Тамаре (жене) надо писать отдельно поэму, и большую. Доверие и вера ее безграничны, наивны и святы... Родная моя, нет, не предаю я ее... Изменяю? Но так ведь она отпускает, сказав: набью морду девке, которая тебе не дает.

Молитва. Поезд.

«Валера! Я влюбилась», - сообщила мне пьяная жена и съела полторы миноги. Господи! Спаси и сохрани...

Молитва. Зарядка.

Господи! Что творится в мире, в России , в семье моей?! Через два дня на Таганке появится афиша - «Моцарт и Сальери ».

У Бэби должно получиться. Вот вставит Бэби свечу кой-кому, да если еще споет, да если еще зазвучит орган.

Молитва. Зарядка.

Ура! Состоялось! Праздник испортили редкие, громкие, неприятные слова Тамары (жены) в адрес режиссера «Моцарта». «Но ты замечательный актер, я горжусь тобой». Сережа (сын) вынес мне цветы, которые я Ирине передал, и она поняла все... и: «Вы сделали свой выбор...» - рыдала в машине. Вернулся в музей. Бэби напилась. Но так я не был взвинчен давно. Я боялся этого соседства, что вот-вот - и она станет хлестать ее по лицу и пр., но водка спасла, смягчила.

Хотя вчера знобило, на «Шарашке», качало, чуть в зрительный зал не оступился - испугался. Попросил у Тамары (жены) снотворного, что-то она мне сунула, не то, по-моему. Отравит когда-нибудь невзначай...

Бэби в реанимации. Это случилось. Я ждал и знал, что когда-нибудь она сорвется с этой конструкции. Я увидел ее корчащейся на полу. Из головы шла кровь. Она стонала и произносила одно и то же: «Ё-ё-ё...» - и наконец сказала: «...твою мать». Отвезли в Склиф. Два обследования - ультразвук и рентген, - слава Богу, не показали внутренних и костных повреждений. Голову зашили. Конечно, выстригли. Позвоночник цел.

«Деди (так Линдт называла Золотухина. - Ред.)... поцелуй меня, - под капельницей, привязанная к датчикам. - Деди! Ты не бросишь меня?»

А в театре продолжалась репетиция, и вместо Бэби поет Маслова . Жизнь продолжается...

СПРАВКА «КП»

Валерий ЗОЛОТУХИН родился 21 июня 1941 года в селе Быстрый Исток в Алтайском крае. В 1963 году окончил ГИТИС.

С 1964 года Валерий Сергеевич актер, а потом и руководитель Театра на Таганке. Самые известные фильмы с его участием: «Хозяин тайги», «Бумбараш», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», «Ночной Дозор». Написал несколько книг-воспоминаний о Высоцком.

Сын Денис (от первой жены Нины Шацкой) стал священником. Сын от второго брака, Сергей, был музыкантом, покончил с собой в 2009 году.

Актриса Театра на Таганке Ирина Линдт родила в 2004 году от Золотухина сына Ивана.